Мои великие люди - Николай Степанович Краснов
— Мы вас три года ждали. Взгляда не спускали с востока, все очи проглядели.
И если есть чем угостить, все выносят — кормят людей и коней. Но чаще всего, кроме воды, вынести нечего, и казаки сами делятся с ними обедом у походных кухонь, одаривают голодных ребятишек сухарями, сахаром, консервами — всем, что найдется в тороках.
На время тревога Хозяина притихает. Но снова бомбежка, снова бой, снова Наташа выносит раненых из-под огня, и снова Гуржий мучается:
— Наташа, насколько мне было бы легче, если б ты была в безопасности! Только и думаю: а не случилось ли что с тобой… Пойми, я не могу, не хочу тебя потерять!
Твердит свое неизменное на маршах, на бивуаках и ночлегах.
Орлик споткнулся под Наташей — новая вспышка тревоги:
— Не к добру это… Боюсь я за тебя!..
Она успокаивает, как может:
— Орлик устал, голоден, да и стар он… Я в приметы не верю!
— Уезжай! Тебе же положено… Оставаться здесь ты не имеешь права!
— Ваня, милый, не торопи меня! Мне хочется подольше побыть с тобой!.. Вот дойдем до границы, ведь это уже скоро, тогда и уеду. Верь мне!..
А между тем враг отбивается все ожесточеннее. Даже те, кто на войне с первых дней, не видели столь жестоких бомбежек и артналетов, столько убитых людей и коней, столько сваленных в кюветы грузовиков, тракторов, пушек и дымящихся на полях танков, обилия колючей проволоки, блиндажей, рвов и траншей, минных полей.
Пробившиеся через этот ад передовые отряды выходили к большой реке, с боем завладевали переправой. Полосатый столб, валявшийся в кустах у воды, заметили не сразу, а как обнаружили, то радостно закричали:
— Братцы, граница! Ура-а!
Полосатый столб устанавливают на взгорке при дороге, утрамбовывая грунт возле него, и все, кто проходит мимо, прежде чем сойти к понтонам, останавливаются, с грустью оглядывают задымленные дали, откуда пришли, всадники спешиваются, а иные, как Хозяин, ложатся вниз лицом на землю, раскинув руки, шепча слова прощания и надежды на возвращение.
С женой удается поговорить Гуржию лишь по ту сторону реки:
— Ну что ж, Наташа, выполняй обещанное!
— Милый, еще несколько денечков! Ладно?
— Ни единого дня!..
Сказать еще что-либо не было времени: сабельники шли в атаку.
Предчувствия никогда Вектора не обманывают. Давно уже, встречая Наташу и принимая от нее лакомства, он вздрагивает от подступающего к сердцу холода: а не последнее ли это свидание? Сколько крепчайших уз порвала война, вернейших дружб, нежнейших сердечных привязанностей! Она ничего не щадит.
Казалось бы, ничего особенного в том, что Наташа, как обычно, в послеобеденный час пришла к Орлику и Вектору — к этому кони привыкли, — но заставляют насторожиться платок, плащ вместо черкески, срывающийся от волнения ее голос. А как стала потчевать из обеих рук печеньем, сахаром, хлебом, необычно поспешно и щедро, отдавая все свои запасы, тут уже не осталось ни малейшего сомнения: вот она и наступила, роковая минута прощания.
Сразу ничто не мило — ни лакомства, ни сено, рассыпанное под ногами, завладевают тоска и отчаяние. И вовремя успевает Хозяин.
— Оле, оле!.. Осторожней, Наташа! Кони чуют разлуку, могут прибить.
Орлик переживает расставание по-своему. Положив голову на прясла, он глядит на свою хозяйку умными глазами, в них глубокая печаль. Куда бы ни пошла, следует за ней пристальным взглядом, ждет ее внимания. Вот она черпнула из ведра кружку воды, пьет, и, чуя влагу, Орлик раздувает ноздри, тянется к ней, просяще вытянув верхнюю губу. Наташа подносит ему ведерко, он пьет, блаженно щуря глаза. Затем, оторвавшись от воды, тянется мордой к ее рукам: дескать, приласкай. Она гладит его по щекам, под ганашами, и глаза его говорят: делай со мной что хочешь, я весь в твоей власти. Она шепчет ласковые слова, и он головой мотает вниз-вверх, вниз-вверх: дескать, мне хорошо с тобой, не уходи, буду по-прежнему служить верой и правдой.
Добрый и чуткий конь! Всякий раз, когда Наташа подходила к нему с недоуздком, сам подставлял голову, когда садилась в седло, пригибался.
Носил ее бережно-бережно. Любая прихоть хозяйки была ему законом. А если выходил из повиновения, то лишь в момент, когда конники лавой шли в атаку, — не мог поступиться достоинством старого служаки-кадровика, считая позором оставаться в тылу, в азарте не мог понять, что не угнаться за доброконными казаками, что силы у него не те, время его прошло, был конь, да изъездился.
Нет-нет да и вздохнет тяжело Орлик и, отвечая на ласки Наташи, лижет ее лицо, шею, руки.
Гуржий торопит жену, уводит от коня. Орлик рвется с привязи, роет ногой землю, фыркает сердито. И, видя, как Наташа уходит, ржет пронзительно и протяжно. Это не просто ржание, а плач, крик любви и преданности, просьба не оставлять его, жалоба на душевную боль и тоску.
И многие часы так простоял покинутый конь, не опуская головы, глядя в сторону дороги, окликая всех прохожих и проезжих. Вернулся Гуржий, он и к нему со всей своей болью — спрашивает и спрашивает.
— Уехала твоя хозяйка, уехала…
Голос казака тих и печален. То посидит, то походит Хозяин возле коновязи, то разговаривая, то молчком, куря и вздыхая. Шепчет ласковые слова, каких Вектор от него еще не слышал, гладит с небывалой нежностью и щедро, как никогда прежде, угощает лакомствами — словно бы за двоих: за себя и за Наташу.
7
На следующий день к вечеру конники занимают большое селение. И странно, бой отгремел, а навстречу, как это было до вчерашнего дня, никто не выходит. Нет людей ни в домах, ни на подворьях. Мычит, блеет, визжит но сараям некормленая скотина, бродят по улицам неприкаянные гуси и утки. Пусто на окрестных полях, нарезанных клиньями и напоминающих лоскутное одеяло. Брошены в борозде плуги, бороны, лопаты. Весенние работы прерваны в самом начале.
И только в сгущающихся сумерках из лесистых долин начинают один за другим робко и отчужденно возвращаться к своим домам хозяева — женщины с ребятишками на руках и у подола по-цыгански длинных юбок, старики и парни-подростки в высоких бараньих шапках стожками, в меховых жилетах, в холщовых с вышивкой длинных рубахах и штанах. Только на некоторых сыромятные постолы, а то все босые. Казаки сразу к ним с расспросами. Те только плечами пожимают и руками разводят, говоря одно и то же:
— Нушти[1].
Находится один дед, понимающий по-русски. Не вынимая трубки изо рта, он угрюмо рассказывает:
— Местный богатей, родственник Антонеску, приказал жандармам
