Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
За четверть века литературной работы Ж. Бямба написал семь пьес, десять повестей, многие десятки рассказов и очерков. В последнее время писатель работает над трилогией «Законы подлунного мира». Вышли в свет первые две книги — «Этот милосердный мир» (1975) и «Обычаи этого мира» (1980). Готовится к выходу третья книга — «Мир правды».
ЦЕНОЮ ПОТА
1
Массивная толстая дверь, обшитая стальным листом, поверхность которого украшали здоровенные — каждая величиной с ноготь большого пальца — шляпки гвоздей, захлопнулась у меня за спиной. Я сделал шаг и остановился — сейчас меня окликнут и задержат. Ни звука! Тогда я побежал — ни дать, ни взять кот, за которым гонятся собаки. Только оказавшись на берегу реки, я оглянулся — никто не гнался за мной. Но перед, глазами снова был высокий забор, колючая проволока поверху и сторожевые вышки. Раньше, подходя к этому забору после работы, я ощущал какое-то умиротворение: день прошел, я вернулся словно бы к себе домой, но сейчас по спине пробежал вдруг холодок.
«Кончай психовать, Жамбал, — начал я успокаивать сам себя, — дверь-то в самом деле закрыли изнутри и теперь тебя туда не впустят, даже если попросишься». Я глубоко вздохнул, будто свалил со спины тяжелую ношу, и почувствовал наконец и душой, и телом долгожданное облегчение.
Сизая дымка заволокла степные дали. В нос бил одуряющий запах молодой травы, ласковый ветерок легонько прикасался к щекам. Голубые звездочки подснежников тянулись к солнцу. Негромкое, но выразительное журчание воды напомнило мне старинную протяжную песню под моринхур. Я жадно глотал душистый воздух, настоянный на ароматах подснежников и весенней травы. Внутри все захолодело, словно после изнурительной жажды я напился ледяной ключевой воды. Взволнованная душа пела. «До чего же прекрасен мир, до чего же хороша весна! Куда я раньше смотрел, если не замечал всей этой благодати? — вертелось у меня в голове. — А может, я сам закрыл глаза, не хотел смотреть? Да, может быть…»
Присев на корточки, я умылся холодной водой. Из реки глянуло на меня чужое немолодое лицо: заросшие черной щетиной скулы, большие залысины надо лбом. И глаза — колючие, ожесточившиеся, но с огоньком, в котором угадывалась неистребимая жажда жизни. Да, в казенный дом я попал, когда мне стукнуло двадцать. Я снова посмотрел туда, где щетинился колючей проволокой забор, отобравший у меня десять весен. Перевел взгляд на свое отражение — дочерна загорелому типу, что смотрел из прозрачной воды, можно было дать больше тридцати, хотя ни одна морщина не прорезала его лоб. Эх, проклятый этот забор!.. А что я его проклинаю? Не было бы таких, как я, не поставили бы и этого забора! Непростая штука жизнь: бросил камень вверх, а он возьми да и упади тебе же на голову…
Десять лет назад я был студентом выпускного курса педагогического техникума, среди ребят славился физической силой. Никого и ничего не боялся, а подраться — так даже любил и частенько сам искал повода для ссоры. Саданешь, бывало, кого-нибудь, он с катушек, а ты стоишь, руки в боки, и куражишься: еще хочешь, ты? Компанию я водил с двумя-тремя такими же задирами. Случалось, пропускали мы по рюмочке и шатались по улицам, задевая прохожих да молодецки двигая широкими плечами. На упреки сокурсников в заносчивости и высокомерии я поплевывал и считал, что эти слабаки мне просто завидуют.
Однажды под вечер я пошел к школе, где училась Оюун, девушка, которую я тогда любил, — собирался проводить ее домой. Смотрю, она стоит возле ограды, а двое парней не дают ей пройти.
— Чего вам надо-то, ребятишки? — спросил я, подойдя к ним поближе.
— А тебе что за дело? Ступай мимо, пока цел.
Это было слишком, такую наглость стерпеть я не мог. Молчком пошел прямо на них. Оюун перепугалась.
— Не надо, Жамбал, не связывайся с ними! Давай уйдем! — она потянула меня за руку.
Но я уже завелся, а потом рядом была Оюун, и я решил показать все, на что способен.
— А длинный у тебя язык, парень, наверно, ему зубы трепаться мешают, — угрожающе сказал я и пошел на говорившего.
В это время второй зашел сзади и сильно ударил меня по голове. От боли я рассвирепел. Обернулся и стукнул напавшего на меня парня так, что он полетел на землю.
— Пойдем, пойдем отсюда, Жамбал! — чуть не плача уговаривала меня Оюун.
Но меня было не унять: словно бык, озверевший от запаха крови, я кинулся на первого. Тот драться не умел. Несколько веских ударов в лицо — и он побежал, я — за ним, догнал, ударил с размаху в ухо. Парень рухнул, как подкошенный. Теперь оба моих противника валялись без движения в пыли, и я, гордый своей победой, вернулся к испуганной Оюун.
— Со мной никого не бойся, любого положу, как этих двоих, — объявил я, взял Оюун под руку и выпятил грудь, словно петух.
— Зачем ты их так избил? — спросила Оюун, и в ее голосе мне послышалась жалость. Наверное, она очень испугалась, потому что мне показалось даже, что я слышу тревожное биение ее сердца.
— Да что ты, как заяц! Они же к тебе приставали, вот и получили по заслугам, — раздраженно ответил я. Вместо того, чтобы похвалить за мужество, меня вроде как осуждали, и это обозлило меня. — Ты чего это рассиропилась — никак, в сестры милосердия метишь!
Оюун промолчала. Может быть, поняла, что увещевать меня бесполезно, а может, впервые увидела меня таким, каким я был в те далекие дни. Мне же было обидно: я ее защитил и спас, а она — с выговором, это вместо благодарности-то.
И сотни метров не отошли мы от места драки, как к нам подошли двое с красными повязками на рукаве и милиционер. Без лишних разговоров отвели нас в отделение. Там я увидел одного из тех двух парней — лицо у него было в ссадинах и кровоподтеках. Оюун, увидев его, дрогнувшим голосом прошептала: «Бедняга!..» Да, вот так и разрушились наши с ней планы уехать вдвоем в сельские места и строить семейную жизнь. А мне, видно,
