Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

— Вот оно как… — протянула Хорол-гуай, а про себя подумала: «Ишь как изворачивается, чтобы обмануть. Зимой учитель хорошим был, только о нем и говорила, а теперь плох стал. Того и гляди, опорочит она моего сына. Как чувствовала я, что это ученье добром не кончится!»

Дунжидма заметила, что ее слова не произвели на свекровь благоприятного впечатления. Молодая женщина погрустнела, и мысли ее сами собой перешли вдруг на воспоминания. Перед ней, как в кино, замелькали дни и месяцы ее жизни с Дуйнхаром. Радости и горести, сомнения и надежды уже побывали на этом пути. Но сейчас появилось что-то необычное, мрачное и тревожное. Всего лишь в двадцатый раз видела Дунжидма, как по весне распускаются степные цветы, однако успела она познать любовь и счастье материнства. В лоне ее возрос извечный цветок семейного согласия — выношенное ею под сердцем и произведенное на свет дитя. Отца этого малыша она воспринимала как частицу самой себя. Они с Дуйнхаром были словно пара неразлучных лебедей… Но ее счастье оказалось недолгим — и вдруг белое стало черным, она вдруг поняла, что близкие ей люди смотрят на мир не так, и познала в жизни не только счастье, но и горе…

Стадо уже спустилось с гор в широкую долину, и первые коровы были у ручья, когда Хорол-гуай, посадив внука на спину, вышла из юрты, чтобы отогнать телят. Дунжидма хотела было пойти следом, но, взглянув на фотокарточку, где Дуйнхар держал на руках сына, а она, Дунжидма, улыбалась им обоим, остановилась и подумала: «Какой хороший у меня сын! А глаза отцовские. Да, помню, как мечтала я выйти за Дуйнхара — и вот вышла!» Последние слова она чуть слышно прошептала, неожиданно всхлипнула, и из ясных глаз ее покатились крупные, как ячменные зерна, слезы… И тут в юрту вбежала Жавза.

— Что с тобой? Неужели плакала? Что случилось? — затараторила она, пристально вглядываясь в лицо подруги.

— Да ничего не случилось особенного, — проговорила Дунжидма, но по упавшему голосу все было ясно.

Жавза широко раскрыла свои зеленые, словно у кошки, глаза, и ласково протянула:

— Дунжа, подружка, чем тебе помочь?!

— Чем ты мне поможешь? Мама — странная женщина, ничего не понимает. Последнее время даже разговаривать со мной почти перестала, — Дунжидма коротко вздохнула и замолчала.

— Какая мама — Хорол-гуай?

— Ну да, конечно, она. Стоит мне из дома отлучиться, как она недовольна, встречает неласково, будто чужую. Никуда я больше ездить не стану, Жавза! Буду дома сидеть!

Дунжидма сказала это негромко, но решительно, и надела белый халат, собираясь доить. Молча они дошли до фермы, и тут Жавза заговорила снова:

— Не обращай внимания, Дунжа, — старики, они все такие! А тебе нельзя сиднем сидеть дома, ты ведь ревсомолка!

В юрту, охая, вошла Хорол-гуай. Она только что поговорила с сыном, который пригнал стадо с дальних солончаков довольный и веселый, — еще бы, насолились коровы, и наелись, и напились, как нужно! Но радостное настроение мигом улетучилось, как только он услышал слова поджидавшей его у загона матери:

— Сынок, обманывает тебя твоя Дунжидма! — это было сказано чуть не шепотом.

— Как это?

— А вот так! Ты еще спрашиваешь! После того, как съездила на это свое ученье или экзамены, что ли, странная стала. Про учителей, что музыке и танцам учат, все уши мне прожужжала, а теперь ругать их принялась на чем свет. Сегодня стирает и поет: «Далеко мой любимый…» И все время эта песня у нее на языке, значит, и в голове дурные мысли. Бедный ты, бедный! Юбка тебя окрутила, у жены под пятой оказался, на шею она тебе села!

Оцепенел Дуйнхар от таких слов, посмотрел на мать, задумался. А Хорол-гуай тяжело вздохнула и вдруг заплакала. «Меня жалеет, — подумал Дуйнхар, — что бы ни случилось, мать есть мать, счастье и благополучие сына всего ей дороже».

— Эх, Дунжидма, Дунжидма! — проговорил он негромко.

— Обманывает… тебя, меня, маленького, — всхлипнув, сказала Хорол-гуай.

Они вошли в юрту, мать подала сыну пиалу с чаем, но тот швырнул ее на пол и крикнул:

— С матерью, со мной шутить! Запачкать чистые, как молоко, чувства мои! Не позволю!

От звона разбившейся фарфоровой чашки малыш вздрогнул и испуганно посмотрел на отца. Хорол-гуай теперь говорила зло:

— А ты, недотепа, совсем голову потерял! Баба тобой помыкает. Почему с отца своего пример не берешь? Он никогда таким рохлей не был. На всю округу прославился как первый заводила. Спроси у старой Жамбы, старухи Пагмы, они его не забыли. Отец твой таким был человеком! В твои годы, как где какой праздник, он уж там — силы в борьбе испытывает, на коне скачет. А я дома: мою, чищу, за старыми родителями хожу, скотину кормлю. И всегда мы с ним так жили. А теперь скажи: с той поры, как она в нашем доме, ты хоть раз на надом ездил, на празднике гулял?! Нет! Она за тебя ездит — то на собрание, то на учение. И это вместо того, чтобы дома с горшками воевать, помогать мужу стадо выхаживать. Горе ты мое…

— Где она сейчас? — с потемневшим, почти бронзовым лицом не сказал — прорычал Дуйнхар.

Спустились сумерки. Вечерняя мгла быстро сползла с высоких поросших лесом гор, и все скрылось во тьму. Дунжидма возвращалась домой с веселой улыбкой на губах. Полы длинного халата развевались на ветру, ведра позвякивали. Глядя на нее, можно было подумать, что не она плакала еще совсем недавно горькими от обиды слезами. Увидев коня у коновязи, Дунжидма подумала: «Хорошо! Дуйнхар уже дома!» Торопливо прошла в юрту. Дуйнхар молча вскочил, подбежал к жене и, с силой рванув завязки на ее халате, толкнул к выходу. Дунжидма упала, ударилась головой о порог и зарыдала. Малыш от страха громко закричал. Старая Хорол растерялась, а Дуйнхар вдруг замер и удивленно уставился на им самим содеянное. Потом выскочил из юрты, бросился к коновязи. «Куда я? Что наделал? Жену ударил, мыслимое ли дело!» К горлу его подкатил комок. Он опустился прямо на землю, рядом с шарахнувшимся от него конем. На крик малыша прибежали соседи. Они увидели, что Дунжидма лежит с мокрым платком на голове, а растерянная свекровь прижимает к себе перепуганного мальчика и пытается успокоить его.

— Что случилось у вас? — спросили старую Хорол-гуай.

— Сама не пойму — дети поссорились, а отчего да почему, не знаю, — отвечала та и воровато отводила глаза…

По округе поползла молва: «Дунжидма не ходит на ревсомольские собрания. Стала домоседкой. С людьми не разговаривает. Общественной работой перестала заниматься». Люди судачили: «Тетушка Хорол привязала-таки