Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
Убирая в юрте, Дунжидма снова заговорила о курсах:
— А еще приезжал высокий такой светлокожий парень из аймака, представитель тамошнего комитета ревсомола, читал нам лекцию о коммунистическом воспитании. Умница и говорит складно. Помню его слова: «Вы — члены нового общества, свидетели покорения космоса, вам посчастливится увидеть коммунизм! Члены ревсомола не только трудом, но и успехами в учебе должны подавать всем пример, вести молодежь за собой. Пусть каждый ревсомолец найдет то место, где лучше всего раскроются его способности. Вам предстоит отправиться на совещание передовых пастухов, скотоводов и доярок. Там обязательно будет устроен вечер отдыха. Учитесь танцевать, а то пригласят вас, а вы не умеете, и будут говорить: «Вот, мол, хотел, потанцевать с дояркой из Булганского аймака, да она отказалась, а еще передовик! Танцевать не научилась!» И пойдет по всему аймаку молва — ничего-то они, кроме своих коров, не знают». Вот как представитель нам говорил. И страшно было, и интересно. Две ночи потом, когда все уйдут спать, я у тамошнего музыканта танцам училась.
Хорол-гуай аж вздрогнула.
— И музыканты теперь учителями стали?!
— Да я вам про него уже рассказывала, и сами вы его видели прошлым летом.
— Понятно, понятно, — с усмешкой протянула Хорол-гуай.
— Ну а когда у меня немного получаться стало, я и экзамен сдала. Сколько же интересного на свете, мама! Члены нашей ячейки почти все учатся, а четыре девушки из второй бригады собираются сдавать экзамены уже за седьмой класс.
Тут свекровь прорвало.
— А зачем это? Ты что, знаешь женщин, которые у нас учеными или ламами стали? А, может, ты среди начальников женщину видела? Днем с огнем таких не сыскать! Брось ты это, невестушка! Наше дело — коров доить, сыновей растить, да мужу опорой быть, и чего еще-то от жизни надо?!
У Дунжидмы от удивления даже глаза округлились.
— Да разве мы только танцевали там?! Нас же и пению, и музыке учили. Учитель поет просто замечательно. А играл нам один парень, бывший пастух. Он в этом году окончил музыкальную школу и приехал в сомон работать, таких, как я, уму-разуму учить…
Тетушка Хорол вздохнула и поднялась. Перед глазами Дунжидмы мелькали чудесные, веселые дни, проведенные ею в центре, она и не догадывалась о том, что творится на душе у свекрови, и готова была рассказывать еще и еще, но пора было встречать Дуйнхара, и она вышла на улицу.
А Дуйнхар, оставив стадо в нижней пади, скакал домой. «Хорошо жить в светлой юрте, в согласии с исконным обычаем соединившись душой и телом с любимой, как лебеди, что соединяются в пару на глухом озере, — так думал Дуйнхар, спеша к жене. — А разве не для того бьются в такт сердца влюбленных, чтобы один понимал все помыслы, каждый жест, каждую улыбку другого. Разве не в этом заключается любовь? Тот, кто любит, впитывает в себя лучшие качества любимого, словно цветок — от другого цветка, выросшего с ним на одном стебле…»
Дуйнхар спрыгнул у коновязи, привязал коня и чуть не бегом кинулся к юрте. У входа столкнулся с Дунжидмой — и оба расхохотались. Радостно стало Дуйнхару — жена вышла его встречать! Пока Дуйнхар, обжигаясь, пил горячий чай, Дунжидма достала свою ведомость, подошла к мужу сзади, положила ему на плечи руки и долго стояла так. Дуйнхар увидел ведомость, отставил пиалу и сказал:
— Это что у нас такое — ведомость с отметками? Так-так… Посмотрим: хор., хор., хор., отл., удовл., удовл… Две тройки, значит? Отметку хорошую получить — не корову подоить. А одна тройка — за музыку и танцы? Это как понимать?
— Очень просто: и такие занятия у нас были, а интересные какие! — сказала Дунжидма, погладила мужа по голове и сжала ему плечо. Потом вышла из юрты и скоро вернулась со словами:
— Скотина разбредается. Ты пей чай, а я пойду соберу коров.
Она подпоясала свой мерлушковый дэл, но Дуйнхар остановил ее.
— Давай-ка я сам, а ты отдыхай, ведь устала с дороги.
— Ни капельки! Пей чай! — и Дунжидма выбежала из юрты.
Хорол-гуай тут же встала, подошла к сыну, коснулась пальцем отворота его дэла.
— Эх, сынок, сынок!
Дуйнхар взглянул на потемневшее, словно от глубокого горя, лицо и судорожно глотнул.
— Что с вами, мама?
— Слушай меня, сын! Жена твоя странная какая-то с ученья приехала. Заметил, как говорить стала? И спокойно посидеть с мужем не может — взяла вот к скотине убежала. А мне чего порассказала! Учителя, мол, — запамятовала имена их — уж такие хорошие парни, уж такие хорошие… — тут на глаза Хорол набежали слезы. — Боюсь, бросит она моего бедного сыночка. Если бы не эти науки, всем ладная невестка была бы…
Дуйнхар смотрел на мать, широко раскрыв глаза. Когда она замолчала, он вскочил, прошелся по юрте, снова сел.
— Что вы говорите, мама? Учителя хорошие… А как же там без учителей обойтись?
— Твоя мать обошлась, и чем я сегодня хуже ученых да грамотных? Женщина должна дома сидеть!
— И откуда у вас мысли такие, мама?
— Да ты еще несмышленый у меня! Я жизнь понимаю! Не успеешь оглянуться, жена твоя мигом улетит, словно пташка вольная. Подумай только: разве можно, чтобы мать уезжала от ребенка, которого еще от груди не отняла? А ей нипочем — уехала! Когда я в ее годах была, на полдня тебя да отца не оставляла. И так ведь всю жизнь: горе и радость с мужем пополам, а из дому ни на шаг!
Слова матери вызвали у Дуйнхара и удивление, и раздражение.
— А что Дунжидма плохого сделала?
— Не уразумел еще?
Послышался топот копыт, и мать с удрученным видом отошла в угол юрты. Изогнутые вопросительным знаком золотые серьги оттягивали ее уши так, что казалось, вот-вот порвутся дырочки в мочках. Несмотря на отвислые мочки ушей и тяжелый, выпирающий подбородок, Хорол-гуай была недурна собой: стройная, статная, с длинной густой косой и спрятанными в морщинках, но живыми и ясными глазами. Глядя на нее, сразу скажешь, что язычок у нее острый, кого хочешь может поразить язвительным словом.
Дуйнхар пошел в загон помочь жене.
— За неделю отвыкла маленько от скотины, — сказала Дунжидма, но Дуйнхар промолчал.
А Хорол-гуай готовила ужин. Отрезала от бараньей ноги тонкие, словно листы бумаги, ломтики мяса и думала: «Ой, закружили невестке голову всякие в черных костюмах, а Дунжидма такая доверчивая, простодушная. Жаль, что сын мне не верит,
