Венгерский рассказ - Клара Бихари

— Да, да, — оживился тут Дёзе Фаршанг, — значит, вы окурили виноградники, перехитрили мороз? Одобряю, товарищ, отлично… Ну, а наш друг Пецёли, что он говорит? Он не против — как это сказать? — сближения молодых людей?

Старый Майша только глаза таращил. Если б и десяток лет был он знаком с этим серьезным ученым, барином с виду, то что у них общего? Ничего. А сейчас они идут вместе, скользят на глинистой крутой дорожке и беседуют по душам, словно вскормлены молоком одной матери. Вот уж человек так человек, добрейшей души, не приличия ради, а от всего сердца хочется называть его товарищем. Ну, он, старый Майша, не станет возражать, все поддержит, что бы ни предложил ученый «Освобождению». Ведь только хорошее, полезное может он предложить, и потом, кто дорожит своей честью, тому надо услугой отвечать на услугу. А он сам дорожит своей честью, он ведь не лыком шит — бригадир «Освобождения».

Что ж получилось? Старый Майша действительно пожалел, что не нашел у Пецёли ни брички, ни сына. Но остаться там не остался. Что ему делать, зачем мозолить людям глаза, если и половина их беседы до него не дойдет? Ведь Пецёли и профессор так обрадовались друг другу, завели такой ученый разговор, что даже стены дома зазвенели от их голосов. Что там дом! Весь склон холма, потому что, не глядя на дождь, ночью пошли они туда. Осматривать плодовые деревья, пробовать черешню, смородину, крыжовник. Кто бы поверил, что молчаливый, бирюк с виду Пецёли так разойдется, так загорится, встретив единомышленника? Он и вправду воодушевился, расцвел, как пион на послеполуденном солнце.

Меряет шагами дорогу, поздним вечером к соседнему селу идет старый Майша. Хлещет дождь, вязнут в грязи ноги, но ему хоть бы хны, не спешит. Он излил свою досаду, слегка успокоился и с улыбкой, прячущейся под усами, думает, что, может, именно эта бричка, она доведет до развязки дело Берци. Если не получится иначе, то сегодня на вечеринке выведет он на чистую воду сына и девушку, черт задави эту привередливую барыню-мачеху. Ведь он понял уже, и Пецёли намекал на это: будущая теща, Эмма, всему виной. Она пожелала прокатиться в бричке, эта «скромница» заставила парня покатать ее.

Вот сейчас он дойдет до соседнего села, но лучше пройти низом, вдоль садов. Так ближе, не надо огибать церковь и пожарную каланчу.

Черт те что, и поет же кто-то. Не этот ли пострел, негодяй поет, разливается? Ну конечно. Он и есть, Берци распевает дедушкину песню:

Мелкий дождик спозаранку моросит,

Пишта Чали за столом сидит грустит.

Пусть трактирщица вина ему несет,

Пусть красавицу для Пишты приведет.

Вот это да, это песня, и красиво же тянет. Хоть и нет с ним сладу, а все-таки он настоящий гусар… Ну разве это не подлость? Боже милостивый! Лошади под открытым небом, дождь их заливает!

Понятно, заливает, уже несколько часов заливает дождь Сполоха и Ласточку. На головах у них, конечно, мешки из-под овса, а на спинах? Ручьями течет, светлыми струйками бежит по их бокам вода. Фыркают лошади, бьют копытами, головами трусят, еще немного — и слезы польются из их красноречивых глаз.

— Где попона? Где ж конюшня? Почему не там они стоят? Что наделал этот убийца?

Торопится, с ног сбился, отчаялся вконец старый Майша. Сжимает в руке палку, замахивается ею, идет к конюшне, снимает пальто, и, хоть бурлит в нем гнев, хоть не терпится ему проучить своего легкомысленного сыночка, сначала спешит он на помощь лошадям. Обтирает их соломой, трет изо всех сил и что-то шепчет, бормочет, чуть ли не прощения у них просит.

— Милые мои, бедняги, что ж бросил он вас без призора, не приглядел за вами, оставил мокнуть под дождем?.. Этот лиходей, укативший на бричке, этот придурок… Ну ладно, беды не будет, мы согреемся, пообсохнем, пробежимся как следует… Не так ли, Ласточка, не так ли, Сполох? Ах, вы мои ненаглядные.

И говорит им, напевает, пока шерсть у них не заблестела, а его рубашка не взмокла от пота. Тогда попоны им на спину, последний взгляд, хорошо ли они пристроены, и в клуб. Там стоит провинившийся, вокруг него народ. Чуб у Берци спустился на лоб, руки на поясе у Вильмушки, а она жмется, дрожит, стесняется его шального пения, общего внимания. Тут и мачеха ее, она знай веселится, в восторге от всего. С чего так разошелся, так ломается Берци, не хуже прежних господ в этих глупых фильмах с цыганщиной.

Старый Майша прокладывает себе путь, пробирается на середину зала и хватает за рубаху злодея:

— Пошел отсюда, негодяй! Ты ответишь за все перед общим собранием!

Так строго, не допускающим возражения тоном лишь тогда говорит человек, подобный старому Майше, когда хочет словам своим придать особый вес. Если сказал, что небо, земля разверзнутся, он не отступится.

И он не отступается.

Вечер понедельника. Весь день лил дождь, теперь наконец прояснилось, матовые стекла в клубе освещает предзакатное солнце. Нежно мерцая, словно брызжет золотым дождиком.

Полон зал (разобрали три перегородки, так из квартиры управляющего имением получился зал); перед сценой стол, за столом старый Майша, ученый Дёзе Фаршанг и председатель кооператива Ференц Чеппентё. Справа от стола, чуть поодаль, молодой Майша. Стоит дерзкий, набычившись, словно к позорному столбу его поставили. Едва слушает, что сурово, гневно говорит его отец членам кооператива, Берци на мать больше посматривает, а та вздыхает, сидя в первом ряду. Сиротливо, сокрушенно, дав волю слезам. Мучают Берци эти горькие слезы. Ну что он, молокосос, что ли, разбивший коленку? Или же злодей, отъявленный хулиган, которому суд выносит приговор?

Ну, что почувствовал бы еще Берци, если бы и на спине у него были глаза, если бы видел он, что происходит в конце зала?

Шандор Пецёли сидит там со своей семьей. Да скорей не сидит, а лишь примостился на стуле, потому как впервые в жизни он здесь, и, надо признаться, неспокойно у него на душе. Ученый Дёзе Фаршанг пригласил его, и Пецёли пришел, но прежде у него был длинный разговор, настоящие дипломатические переговоры на краю межи с председателем Ференцем Чеппентё. И председателя товарищ ученый поднял на ноги, и сам в качестве третейского судьи присутствовал при переговорах.

Колючую, доходящую до пояса живую изгородь Пецёли отделяет от виноградника «Освобождение» межа, здесь стояли они, здесь толковали целый час. И карта была