Ночной страж - Джейн Энн Филлипс
Дервла вернулась в хижину, подышала на зеркальце на стене, оно запотело и сразу очистилось, Дервла надеялась увидеть там КонаЛи, бегущей по полю, окликающей мать – не от страха, а чтобы не отстать. Подумала: если Папа оставит девочку при себе, она это почувствует. Хотя этот мерзавец, избавившись от детей, наверняка бросит мать и дочь у ворот Лечебницы и больше уже не покажется, сбежит с драгоценностями вдовы и повозкой. Драгоценности наверняка продаст, лошадь тоже и уберется подальше – оплатит на эти деньги проезд в поездах или дилижансах. Лошадь, которую он столько бил, наверняка без него повернет к дому. Дервла закрыла деревянные ставни, заложила изнутри перекладинами. Собрала одежду КонаЛи, завернула в одеяло. В висячем замке, брошенном на крыльце, торчал ключ. Она заперла входную дверь, ключ взяла себе – пусть хоть то, что осталось, не пропадет. Дервла знала, что корову он отравил, чтобы лишить КонаЛи всякого выбора, хотя та в любом случае уехала бы с матерью. Позднее, когда от коровы остался один голый скелет, Дервла привязала кости к перилам крыльца, а череп пристроила на пороге. Не ради колдовства, для охраны. Предупреждение и острастка, если еще кто сунется.
На том она с хижиной и простилась. По-мужски уселась в седло, пустила лошадь по тропе наверх и тут нащупала бумажку с дробленым зерном, подсунутую под луку. Куры частично разбежались, вдова, видимо, рассчитывала их приманить. Дервла рассыпала зерна по тропке, до самого дома. Огляделась и увидела, что шесть или восемь несушек – самых молодых и крепеньких курочек – выскочили из подлеска и, где бегом, где на крыле, устремились за ней. Она потом запрет их в пристройке, которая обогревается главной печкой, построит им насест и гнезда, поставит пару собак их охранять. Соломы и корма у нее вдосталь, а яйца помогут продержаться в студеные месяцы. Ей виделась, вспышками, ослабшая хватка Папы. КонаЛи с матерью не будут голодать и холодать. Некая сила, какую не наколдуешь, переправила их в безопасное место – ведь самой Дервле невозможно было их обезопасить.
Страдающие хроническими расстройствами… относятся к числу самых приятных и сговорчивых пациентов… Утверждать, что полное выздоровление невозможно, слишком с нашей стороны самонадеянно… Пациентов, которых невозможно исцелить, все равно необходимо обеспечивать лечением, причем пожизненно.
ДОКТОР ТОМАС СТОРИ КИРКБРАЙД, 1854 ГОД
КонаЛи
МОРАЛЬНОЕ ЛЕЧЕНИЕ
Ключ повернулся в замке. Молодая служанка, постарше меня, но моложе Мамы, не носила ни колец, ни других украшений. Может, их здесь никто не носил. Форма на ней была простая: белый накрахмаленный чепчик, открывавший лоб и скрывавший волосы, черная блузка с длинным рукавом, черная юбка, просторный белый передник с широкими лямками и нагрудником почти до шеи. Связку ключей на цепочке она тут же засунула в карман. Мне стало стыдно за мою одежду.
Доброе утро, дамы, сказала она. Прошу за мной в кабинет доктора Стори. Мы пойдем через Палату «Б», вниз по лестнице, через ротонду, по первому больничному этажу.
Благодарствуйте, ответила я. Я мисс Элиза Коннолли, а пациентка – мисс Дженет…
Она лишь сделала шаг назад и пригласила нас за собой.
Мама улыбнулась, будто была довольна. Я вслед за нею переступила через порог. Сиделка – наверное, так нужно было ее называть – заперла дверь в нашу комнату и, больше не оборачиваясь, зашагала вперед.
Я взяла Маму под руку и старалась не отставать. Шум и суматоха, всё сразу, как музыка не в лад. Лечебница пробудилась и теперь походила на город, где ничего не стоит на месте. Мимо вереницей прошли пациентки, в противоположном направлении, тоже следом за сиделкой. Другие расположились в коридоре на диванах и в креслах-качалках, рукодельничали или читали. Одна женщина высоко зачесала волосы и навтыкала в них перьев – а теперь стояла, вглядываясь в нас сквозь ветви высокой пальмы. Я смотрела строго вперед. Мама вроде особо не нервничала. Похоже, все повыходили из своих комнат в этот проход с высокими потолками – двери комнат были заперты, а широкий коридор так и гудел. Вокруг повсюду звучали женские голоса, точно слепые птички кружили по туннелю. Через большое окно в дальнем конце проникал солнечный свет, и мы будто бы переступали из одного разговора в другой, они звучали то громче, то тише. Вдруг наступила тишина. Наша сиделка заперла за нами дверь палаты, и мы очутились на лестнице.
•••
Доктор Стори стоял перед нами, сиделку он отпустил. Он оказался не особенно хорош собой и внушителен, не стар, однако в нем чувствовалось спокойствие старости. Темные волосы были зачесаны набок, сзади отпущены довольно длинно. Густые, очень темные брови. Глаза – глубоко посаженные, серо-голубые – были как бы приопущены по углам, так что вид у него получался то ли печальный, то ли терпеливый. Негустые подстриженные бакенбарды, белый накрахмаленный воротничок, темно-синий шелковый шейный платок, простой костюм. От него пахло мылом. Очертания губ мягкие, голос приятный, как будто время в этом месте остановилось и не торопило его с разговором. Я знала, что большинство квакеров были северянами и все – аболиционистами. Он здесь, выходит, особенный. Там, в горах, мы с Мамой были рабынями погоды и поисков пропитания, а после появления Папы – еще и его нрава. Нас не преследовали, как Элизу в книжке, не били бичом. Но Папа пользовался нами как хотел, а потом, если разобраться, нас продал.
Прошу, сказал доктор Стори и указал на мягкие стулья, развернутые к его столу. Мы сели. Я представила себе чайный прибор, фарфоровые чашечки, будто мы пришли с визитом, и тут он заговорил.
Как мне сообщила Матрона Бауман, вас, мисс Дженет, – тут он посмотрел на Маму, – доставил сюда неизвестный попутчик, а мисс Коннолли сопровождала вас в путешествии.
Мама подняла глаза, вслушалась, а на меня даже не посмотрела.
Он подошел, сел на стул рядом с ней, нагнулся ближе. Будто бы собирался взять ее за руку. Но не взял.
Путешествие было утомительным? – спросил он.
Она тоже нагнулась и медленно кивнула, несколько раз. Может, она с ним заговорит. Во мне почти затеплилась надежда.
Вас кто-то обижал в дороге? Доктор Стори немного помолчал. Или перед отъездом?
Я затаила дыхание, испугавшись ее ответа. Как по мне, Папа обижал ее постоянно, нет, он никого из нас не бил, обижал взглядами и прикосновениями, распоряжаясь нами по своей воле. Она стояла, сидела, она лежала под ним, нечувствительная ни к чему, а он, похоже, забавлялся тем, что пытался ее заставить откликаться на звуки. Как она ответит? Она отвернулась, разглядывая кабинет. Я надеялась, что она с ним заговорит и подтвердит мои слова.
Мисс Дженет, сказал доктор Стори, надеюсь, что пройдет время и вы со мною заговорите. Мы будем встречаться почти каждый день, здесь, в кабинете, чтобы помочь вам освоиться. Вы останетесь здесь у нас на какое-то время. Приставить к вам помощницу, чтобы вам было легче на первых порах? Или вы предпочтете, чтобы с вами была мисс Коннолли, помогала вам соблюдать режим… распорядок дня…
Мама повернулась к нему. О, сказала она. Да.
Тихий голос, ее новый голос, не задел во мне ни одной струны. Я-то думала, что помню, как мы пели, перекрикивались и хохотали. Как она долго-долго мне читала, пока я не засну. В те годы, когда мы были одни: с нами только времена года, животные, и Дервла, и другие соседки – их было больше тогда, до того как…
Ну и прекрасно, сказал он Маме. Теперь подождите минутку. Мне нужно поговорить с мисс Коннолли, но я надеюсь, что и вы тоже выскажетесь.
Мама поднесла ладонь к губам и кивнула.
Доктор повернулся ко мне, будто источник тепла, который искал меня и нашел. Мисс Коннолли, вы давно знакомы с пациенткой? – спросил он.
Года два, ответила я осторожно. Но я за это время почти не слышала, чтобы она говорила… как вот сейчас заговорила с вами.
Матрона Бауман передала мне сведения, которые вы ей сообщили.
Я не смогла ответить на многие
