Ночной страж - Джейн Энн Филлипс

Матрона Бауман не принимает решений по медицинской части, заметил он, хотя и делится со мной своими наблюдениями. Вам известна причина пожара, который уничтожил дом мисс Дженет?

Он выглядел добродушным, но видел меня насквозь, я это понимала.

Причину установили? – спросил он.

Это ночью случилось, ответила я. Кто говорил, что молния ударила, кто – керосин разлили. А так неизвестно. Люди, у которых я работала… на следующий день уехали на Север, к родне, потому что в ночь пожара кто-то… перерезал их скотину, кур, коров, двух лошадей.

Я слишком разболталась. Сейчас он начнет спрашивать имена, названия ферм, что за семьи, что за город. Но он не стал.

Многие пострадали, сказал он, и сейчас продолжают страдать, особенно здесь, в пограничном штате. Сражения в прошлом, а горе нет.

Он, похоже, читал мои мысли отчетливее, чем я их думала. Я загнала поглубже трепещущее сердечко кролика, застывшего посреди лужайки, и шорох огромных крыльев совы, что вот-вот прилетит и вспорет кролику спину.

Что вы можете рассказать про мисс Дженет? – спросил доктор. Про ее интересы, увлечения.

У нее было много книг, сказала я, и она выбирала из них, какую мне ей почитать. Ей нравились Вордсворт, сонеты Шекспира, иногда – кусочки из какого-нибудь романа. Еще детские книги. У нее были «Дети воды», с картинками.

Вы ей читали Шекспира? Вы получили образование?

Только домашнее. Мой папа был школьным учителем, строго с меня спрашивал, пока не ушел на Войну. Брат ушел тоже. Никто не вернулся. Мама… умерла, уже после Войны. Родни у меня нет, в последние годы я работала, жила у хозяев. У мисс Дженет было пианино и садик, который выглядел ухоженно, даже когда одичал. Да, я бы сказала, она любит книги и… разговоры о книгах.

Он постоянно поглядывал на Маму, как бы втягивая ее в разговор. А у мисс Дженет нет родни? – спросил он. Детей тоже? Я заметил, она не носит обручального кольца.

Где ее кольцо? Я помнила, сколько и себя, гладкий золотой ободок у нее на пальце. Почувствовала, как белая сова прянула вниз, выставив когти над улепетывающим крольчонком. Мамины дети были моими детьми, но и я была ее ребенком.

Мисс Коннолли? Все известные вам сведения о пациентке будут нам очень полезны.

Не было у нее детей, сумела выговорить я, насколько я знаю. Никогда о них никто не говорил. И звали ее всегда мисс Дженет. Может, она и была помолвлена, но ведь многие ушли на Войну. У нее на стенах висели картины, портреты ее родителей, других предков – дом был их родовой.

А почему мисс Дженет не наняла кого-то себе в помощь? Делать то, что вы делали. Впрочем, полагаю, вы не знаете ответов на эти вопросы.

Не знаю, сэр. Но, наверное, ей это было не по силам. Она редко выходила из дому. Хозяйка мне велела относить ей ужин с нашего стола, еду целыми корзинами. Я каждый вечер к ней ходила и с ней ужинала – мои хозяева знали ее родных, отец ее, кажется, был судьей, но это было давно…

Он прервал меня. Мисс Коннолли, между вами явно существует взаимная приязнь. Я хотел бы нанять вас сиделкой при мисс Дженет, вы будете жить в ее комнате и ухаживать за ней, сопровождать ее на назначенные процедуры. Но платить вам, помимо проживания и стола, я не смогу – до тех пор, пока мы не удостоверимся в вашем благотворном на нее влиянии. Возможно, вы освоите наши подходы и сможете докладывать Матроне Бауман об улучшениях в состоянии мисс Дженет.

Доктор Стори, сказала я, я хочу остаться, очень сильно.

Пока на испытательный срок, ответил он. Вы должны это понимать. Видите ли, мисс Коннолли, книги – это, конечно, очень хорошо. Мы с мисс Дженет, безусловно, поговорим о книгах – он кивнул на Маму, – однако ей необходим строгий режим дня, включающий в себя физическую активность: прогулки протяженностью от трех до пяти миль каждый день, крокет или серсо на Лужайке, поездки в экипаже в конце дня. У нас приветствуются осмысленные развлечения по утрам, умственные упражнения в обществе других пациентов, разговоры на занимательные темы, полезная деятельность. Для женщин – шитье и вышивание, рисование пастелью, просто ради самовыражения и удовольствия. Иногда по вечерам проводятся лекции и спектакли, доступные всем, кто способен их оценить.

Я кивнула, гадая про себя, сумеет ли он выяснить, кто моя Мама на самом деле. Я и сама с трудом отделяла правду от воспоминаний. Раньше Мама стреляла оленей, добивала, свежевала, всегда вдвоем с Дервлой. Помню, как они трудились, в широкополых шляпах, кожаных перчатках до локтя, тянули, резали, шмат дымящихся и трясущихся внутренностей вываливался на землю, потом они подвешивали туши. Я слышала винтовочные выстрелы в лесу, топот ног и возню рядом с моим укрытием, принюхивалась к запаху земли в погребе. Пихала прохладные камни, которыми были обложены стены, сама не зная почему. Но доктор Стори продолжал говорить. Его голос помог собраться.

Вы всё сами увидите, мисс Коннолли, сказал он. Мы обеспечиваем пациентам продуманный доброжелательный уход, здоровый образ жизни и пищу, даем укрытие от семейных и прочих невзгод. Советуем пациентам проявлять ответственность, участвовать в общей жизни. Наш подход называется «моральное лечение». Многих можно исцелить гуманным подходом, а к неизлечимым следует подходить с гуманностью.

Звучало это загадочно, и беседа на этом завершилась. Доктор Стори взял Маму под руку и сопроводил нас в приемную. Там ждала Матрона Бауман – видимо, чтобы обсудить с врачом, что с нами делать. Она ушла с ним вместе в кабинет и закрыла за собой дверь.

В голове у меня все плыло. Мысли перепутались, я плохо помнила, что сказала сама, что сказал он. Разрешил мне остаться. Так ведь? Миссис Бауман наверняка бы отказала. Пол ходил ходуном, будто шаткие льдины на Элизиной реке, а ее гонители орали и щелкали бичами за стеной стужи. Мне редко встречались мужчины, которые смотрели на меня по-настоящему. Среди них были мародеры времен Войны, которых я, по сути, не видела, только осознавала их присутствие по собственному ужасу – маленькая, скорчившаяся, спрятанная. Был и Папа, мародер, который остался, чтобы потом бросить всё, что он оплодотворил и разрушил. Младенчики остались без материнской груди – куксятся, животики пучит от коровьего или козьего молока. Мальчики хотя бы вместе, парнишка недалеко от дома, сможет, как подрастет, дойти до нашей хижины на соседнем хребте, посмотреть на ее развалины. Я подумала: скоро ли он забудет истории, которые я ему читала, игру в Лисицу и Гусыню, наш стишок про пальчики, свою чудную деревянную чашечку – ручка вырезана в форме беличьего хвоста, – которую я для него приберегла. Он никогда не засыпал, ни днем, ни вечером, если не почитать ему «Детей воды». Я придумала шутку из слов Тома: «Что такое пчелы?» и «Что такое мед?», потому что наш парнишка знал и то и другое и произносил, шепелявя, эти слова. Я ему рассказывала, что он растет, потому что есть жизнь, которой не видно. А всем в нашем мире, видимо, заправляют феи – вон, Том из книги стал же ребенком воды, а теперь хочет быть стрекозой. Сердце нашего парнишки билось совсем рядом с моим, даже когда он пошел, – сколько он жил на свете, я каждый день заворачивала его в шаль и крепко привязывала к себе, так и бегала по делам. Нас было двое, потом еще близнецы. Если он вспомнит, что кто-то его носил, кормил, говорил ласковые слова, это уже будет что-то.

Мама потянулась, взяла мою руку в свою, будто почувствовав, что мне так смутно. Я, удивившись, сжала ее тонкие пальцы. Обручального кольца не было уже и не помню сколько. Никакой я тебе не Папа и никогда им не был. Я в жисть не видал ни тебя, ни твою маму, пока на вас не наткнулся… Верно, продал его, чтобы наскрести денег на эту новую авантюру. Я прикрыла глаза, подумала про своих Поэтов. Дома я читала Маме по вечерам,