Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
– В чем дело? – но ответить ей не дает. – Они уже пришли? Хочешь, я приеду? Есть задержанные? Ох, Диана, дочка, да что ж такое!
– Нет, мам, я не потому звоню.
– А, нет? – Адела умолкает, ошарашенная: в последние две недели Диана только и говорила, что о закрытии своей поликлиники, назначенном на сегодняшний день. – Я посмотрела прогнозы по всем каналам, говорят, будет пасмурно, но без дождя. Консьержка посоветовала отнести яиц кларисам[8], но у меня на небесах такая репутация, что, боюсь, у нас тут начнется потоп…
– Да нет, мам, не об этом речь, погоди секунду! Мариана! Расскажи бабушке, ты же все слышала.
Телефон переходит из рук в руки, и в ушах Аделы взрывается тонкий яростный голос:
– Привет, ба! – Теперь уже Аделе не выпадает возможность ответить на приветствие. – Короче, эта стерва, свинья эта тупая, мало того что выставила Хосе идиотом на всю Испанию, так теперь еще и бросила его.
– Мариана… – Аделу страшно веселят внезапные метаморфозы внучки.
– Ты представляешь?! Она его бросила! Нет, понятное дело, чего еще можно было ждать от этой мажорки, сторонницы НП[9], с ее розовыми трусами с каемочкой в цветочек!
– Мариана… – Надо же, как за полгода она из слепой фанатки разных видеоблогеров стала пламенным борцом за справедливость!
– Откуда я знаю, мам? А оттуда, я их видела как-то раз!
– Мариана…
Эта перемена тревожит ее родителей и вызывает у них массу сомнений, а вот Аделу она радует, а уж как она бы обрадовала дедушку Марианы…
– А, за кого она голосует? Вот этого не знаю, но догадываюсь!
– Мариана, давай-ка расскажи все по порядку, а то пока что я ничего не поняла.
Так Адела узнаёт, что около получаса назад ее внук пал жертвой одного из этих жестоких розыгрышей, что кажутся такими веселыми, пока направлены на кого-то другого. Его девушка позвонила на передачу и попросила ведущих испытать его верность. Нежнейший женский голосок в прямом эфире обольщал его несколько минут подряд, а затем вся Испания услышала, как Хосе поддается искушению и соглашается на свидание с незнакомкой – и его девушка тут же бросает его, аргументируя свое решение тем, что он ей все равно что изменил.
– Ну и слава Богу, – говорит Адела, когда ее дочь забирает телефон у своей, – туда ей и дорога, правда же?
– Ох, мам, я так и знала, что ты так скажешь, – Адела будто видит улыбку Дианы. – Слушай, ты это умеешь куда лучше меня, и потом, у меня с этим закрытием дел невпроворот, так что я отправила Хосе к тебе обедать, ладно? Да-да, Мариана, ты можешь пойти с ним. Правда же, мам?
Она начинает готовить в два часа дня – только в честь дорогих гостей.
– Привет, ба, – Мариана приходит первой. – Чем это пахнет?
– Каннеллони, – отвечает Адела, целуя внучку возле дредов, приводящих ее мать в отчаяние.
– Вкуснотища!
Пасту она взяла готовую, которую только кинуть в кипяток на пару минут, помидоры – из банки, а вот мясо самое настоящее, домашнее, и луковая зажарка тоже. И главная морока – бешамель, в знак любви к внукам. Она уже не готовит его почти никогда, и все равно получается очень вкусно.
Ровно в три часа Хосе (двадцать один год, третий курс медицинского факультета) заходит в ее квартиру, еле волоча ноги, как приговоренный к смерти – голову повесил, глаз не поднимает.
– Полагаю, ты уже в курсе…
При взгляде на него – весь красный, щеки горят от стыда – ее захлестывает волна нежности. Бедняга, он же по уши влюблен в эту идиотку… Она крепко обнимает и расцеловывает внука, а затем достает из холодильника три банки пива.
– Ты уже пьешь пиво, Мариана?
– Господи, ба, мне уже почти восемнадцать.
Адела улыбается, проглатывает замечание о том, что через полгода – это не то чтобы почти, и протягивает ей стакан с шапкой пены точно в меру, не слишком много и не слишком мало, что-что, а это она умеет. Налив еще два стакана, она садится рядом с Марианой, напротив Хосе.
– Знаешь, милый, почему мама тебя отправила ко мне? Потому что она знает меня и знает, что, когда она что-то делает не так, я ей об этом говорю и вам тоже. Верно?
Хосе, озадаченный этим вступлением, кивает, не сводя с нее глаз.
– Когда ты сказал мне, что бросаешь учебу, я сказала тебе, что ты не прав, и, когда тебя остановила полиция и выяснилось, что ты ехал на мотоцикле без прав, я не ругала тебя, а только сказала, что это ты зря, помнишь?
Хосе кивает вновь, а с ним и Мариана: она тоже помнит ту историю.
– Я хотела, чтобы ты вел себя иначе, но не чтобы ты стал другим человеком. Я никогда не стремилась сделать тебя безупречным, или жертвой обстоятельств, или лучшим человеком в мире, так или нет?
Ее внуки кажутся марионетками, которые только и умеют, что кивать – вперед-назад, вперед-назад.
– Так вот, сейчас я тоже буду с тобой совершенно откровенна. В мои двадцать, если б к моему парню по телефону подкатила незнакомая девушка и предложила секс, а он бы отказался, я б всерьез забеспокоилась. Вот тут я бы задумалась, а не если б он повелся, как ты сегодня утром, и пускай тебя слышала вся Испания.
Внуки смотрят на нее – и перебирают в голове множество воспоминаний, похожих, но разнообразных.
Когда они были маленькие, частенько удивлялись, почему это бабушка Адела совсем не похожа на бабушку Аурору или бабушек их друзей. Она не умела ни готовить, ни шить и никогда не бывала дома. Ее друзья носили волосы до пояса, а подруги стриглись под ноль. Во время уборки она врубала на полную громкость хеви-метал, а еще курила, как паровоз, и никогда не навещала их по выходным: у нее всегда были планы, встречи, путешествия и другие развлечения. Их мать и тетя София жаловались, что по субботам бабушка всегда возвращалась без сил, частенько перебрав с выпивкой, но по воскресеньям в двенадцать неукоснительно водила их на разные акции протеста. Адела была такая – и все тут, и они всегда принимали ее такой, потому что очень любили, но до сегодняшнего дня никогда не задумывались о преимуществах жизни с такой прогрессивной бабушкой.
– Измены могут быть очень важны, Хосе, а могут и не быть, ну ты знаешь, что я обо всем этом думаю…
И тут Адела внезапно осознаёт, что разговаривает со своими внуками, а не с детьми. Ни Хосе, ни Мариана не заставали ее на кухне за поцелуями с незнакомцем, как это случилось с Дианой в ее пятнадцать. Ни Хосе, ни Мариана не видели, как ее муж целуется в аэропорту с незнакомкой, как это произошло с Софи в ее семнадцать. Ни Хосе, ни Мариана не выслушивали близнецово-симметричных версий правды, которые они с мужем выдали дочерям. «Не переживай, милая, – говорила она Диане, – я по-прежнему люблю твоего отца». «Не смотри на меня так, – говорил ее муж Софии, – твоя мать по-прежнему женщина всей моей жизни». Внуки ничего об этом не знают, так что Адела хмурит бровь, слегка пощипывает ее, а потом пускается в теоретические рассуждения.
– Знаешь, измена сама по себе не обязана быть чем-то ужасным, но вот что по-настоящему ужасно и недопустимо – это предательство. Это единственное, чего нельзя прощать. Неверность, безответственность, недостаток чуткости, который, по сути, недостаток любви к другому, – в общем, все то, что вытворила твоя девушка сегодня утром. Это не ты ее предал, это она тебя предала, унизила, выставила дураком, она повела себя как… – Адела выдерживает паузу и глядит на внучку. – Как она себя повела, Мариана?
– Как стерва, свинья тупая, мажорка, – с довольной улыбкой провозглашает ее внучка.
– Именно, – Адела кивает и тоже улыбается. – Так что я думаю, тебе
