Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
– Да, – на сей раз в голосе Анхелы ни капли насмешки. – Мы таких, донья Паула, видим по нескольку штук на дню.
В среду Антонио Гарсия выходит на улицу и покупает себе полдюжины бутылок солодового виски, самого лучшего и дорогого, на который хватает его двухсот тридцати восьми евро. Еды он не берет – зачем? Еда ему ни к чему.
В среду Антонио пьет, размышляет, пьет, решается, пьет, пугается собственного решения, пьет, перебирает оставшиеся возможности и снова пьет. Ему пятьдесят шесть лет, образование – начальная школа, он всю жизнь проработал механиком в метро, пособие по безработице ему перестали выплачивать еще полгода назад, он алкоголик, ни детей у него, ни родителей, никаких родственников на иждивении, знакомых юристов у него тоже нет, однажды он попытался получить интеграционную субсидию, которую выплачивают куче народу, четыреста евро, но ему ответили, что не видать ему ее как своих ушей.
Больше он не пытался. Найти другую работу ему не светит. Жить на улице, спать в ночлежке, есть в благотворительных столовых – для этого у него кишка тонка. Он не пробовал, но знает, что не сумел бы, хотя в среду, когда он пьяный прямо в одежде валится на кровать, ему ни капли не хочется умирать.
В четверг с утра ему ни капли не хочется жить. В четверг Антонио пьет, решается, пьет, сдает назад, снова пьет – и собирается позвонить сестре. Но не может: ему отключили связь, должно быть, этот урод зять позвонил в телефонную компанию. В спальне очень темно, но с утра туда просачивается робкий солнечный луч. Антонио думает, что и света наверняка нет, щелкает выключателем – так и есть. Он садится в своей комнатушке, приоткрывает окно, которое выходит в подъезд, и смотрит на солнечную полосу – когда заходит кто-то из жильцов, она удлиняется. Он пьет, решается, пьет, теряет решимость, снова пьет. Ложась спать, он понимает, что приблизился к решению: в четверг вечером ему уже не хочется жить.
В пятницу он пьет, решается, пьет, решается окончательно, пьет, уже не сомневается, снова пьет. Ему становится грустно из-за нее, только из-за нее одной, и, подумав об этом, он отставляет бутылку: пока он еще в силах, он ей напишет. Он берет бумагу, ручку, открывает дверь каморки, выходит в подъезд, зажигает свет и сочиняет ей прощальное письмо на обороте извещения о прекращении обслуживания – работник электрической компании подсунул бумажку ему под дверь.
«БАР МАРИ КАРМЕН» – выводит он заглавными буквами и подчеркивает. – «МЕТРО БИЛЬБАО» – тоже заглавными и тоже подчеркивает.
Затем добавляет: «Ей», потому что имени не знает. Тут свет гаснет. Он снова выходит в подъезд, чтобы включить его, на ходу составляя письмо.
«Мне очень жаль. Мне жаль, что мы так и не познакомились. Я очень хотел этого, потому что ты мне очень нравишься. Но я так больше не могу», – пишет он.
А внизу – имя, Антонио, без фамилии, одно лишь имя – строчными буквами.
Ему страшно хочется выпить еще, но вначале у него есть одно дело. Он заходит на кухню и на ощупь нашаривает в шкафчике упаковку таблеток, которую хранит уже год, с тех самых пор, как Росарио заехала за ним и отвезла в поликлинику, где очень любезный врач выдал ему лекарства и записал в национальную программу по борьбе с алкоголизмом. С тех пор он никогда больше там не был, но лекарств не выкинул и не забыл, где они лежат. Он достает их и в последнем проблеске трезвости говорит себе, что они уже наверняка просрочены, ну да и ладно, какая разница.
В пятницу в одиннадцать вечера Антонио Гарсия открывает последнюю бутылку из своих запасов и запихивает в себя три горсти таблеток, перемежая их глотками хорошего солодового виски.
После он продолжает пить, но не успевает покончить с бутылкой.
В понедельник утром агент Феррейро достает отмычку, но перед тем, как воспользоваться ею, толкает створку окна между подъездом и каморкой, и окно открывается без сопротивления. После этого агенту остается лишь сунуть руку внутрь, отодвинуть щеколду и распахнуть дверь.
– Вам, донья Паула, заходить ни к чему, – говорит агент де ла Торре, заходя вслед за ним. – Мы тут сами разберемся.
Она наступает на что-то вроде пустой бутылки и чуть не падает.
– Включи свет, Мигель, а то мы тут расшибемся.
– Света нет, – темноту прорезает фонарик. – Я уже попытался.
Труп лежит на кровати на спине. Два фонарика слаженно обшаривают тело, одутловатое, но умиротворенное лицо, упаковку от таблеток на тумбочке и, наконец, сложенный вдвое лист бумаги, лежащий рядом.
– Самоубийство, да? – говорит Анхела.
– Да, конечно. – Мигель светит фонариком на пол; подошвы его ботинок стали липкими, потому что он стоит в луже из остатков виски. – А вот и записка.
Составив отчет, агент Феррейро снимает копию с загадочного прощального письма Антонио Гарсии, выходит на улицу, отправляется к метро «Бильбао» и заходит в первый же бар по пути.
– Добрый день, – говорит он. За стойкой пара молодых ребят, но кто их там знает. – Это бар Мари Кармен?
– Да, – отвечает один из ребят, – это моя мать.
Он оборачивается к занавеске из пластиковых трубок и кричит:
– Мам!
Мари Кармен читает письмо, пошатывается, приглаживает волосы, перечитывает еще раз.
– Вы понимаете, о чем речь? – спрашивает полицейский. – Знаете, кому это письмо?
– Да, – она вытирает слезинку. – Я понимаю, я знаю, кому это… Что мне делать? Передать ей?
– Да, пожалуйста. И еще скажите, чтобы, как сможет, зашла в участок. Буквально на минуту – она подпишет показания, и мы передадим ей оригинал письма.
Выходя от доньи Мартины, Мария Грасия трижды чихает.
– Одевайся теплее, дочка, и прими что-нибудь, сейчас ведь вирус ходит или что-то в этом роде. Что ж такое, каждый год одно и то же. Вначале всю зиму ждем весны, а потом, только выйдет солнце, – на тебе, вирус! Не одно, так другое, а потом еще и аллергия начнется, и так весь год.
Мария Грасия выходит, ей нужно идти дальше, сегодня она убирает у Марисы, но для начала она решает пройти мимо бара: а вдруг он подхватил вирус, а сегодня как раз выздоровел и решил отметить рюмочкой коньяку?
Мариса все пишет и пишет и только в половине пятого замечает, что Мария Грасия не пришла, а сама она еще не обедала.
На телефоне – три сообщения от помощницы. Мариса решает, во-первых, что Мария Грасия наверняка заболела, как все вокруг, а во-вторых, что есть ей не хочется, и продолжает писать.
Адела спускается купить газеты, а когда возвращается, ей не приходит в голову включить радио.
В любой другой день она не отказалась бы за завтраком послушать голос внука: два года назад, когда Пепе с Дианой укатили в свежекупленный дом на пляже, их первенец безумно влюбился и предпочел остаться на лето в Мадриде. А так как он и яичницу поджарить не умеет, то обосновался у бабушки и подсадил ее на одну юмористическую радиопередачу – сплошные шутки и розыгрыши, скрытый микрофон. Он обожает эту программу, и она до сих пор иногда включает ее, когда в ее любимой утренней передаче вдруг принимаются рассуждать об экономике или показывают какое-нибудь нудное интервью. После того лета, проведенного вдвоем, между Аделой и Хосе установилась особая связь, и эта программа, неведомая остальным членам семьи, – тоже ее часть.
Адела, преподавательница греческого на пенсии, во времена работы
