Ночной страж - Джейн Энн Филлипс
О'Шей помедлил. Знаю, так неудобно. Но лучше ее оставить, пока ты один. Если сестра сможет еще немножко с тобой побыть, – Сестра? А, сможете? – тогда она ее наденет, прежде чем ты уснешь, а я приду утром. Да, молодой человек, я очень доволен ходом выздоровления. Сегодня у нас знаменательный день.
Он, сделав усилие, поймал взгляд О'Шея, удивился, что глаза у старика на мокром месте. Сестра поставила распорку на кровать, прямо ему на колени, врач вышел. Он приподнял распорку, чтобы оценить ее вес: короткие перекладины, сбитые в треугольник, – он знал, что такие перекладины бывают на столах в библиотеке, – и тонкая деревянная крышка, которую можно приподнимать на петлях. Внизу крышка была обита фетром, там, где прижималась к плечам.
Отставить в сторону? Она забрала у него распорку, протянула стакан воды. Бери обеими руками, сказала она.
Он взял стакан и начал пить маленькими глотками. Ваша фамилия Гордон? – спросил он.
Агата Гордон, ответила она и взяла у него стакан.
А глаз… с этой стороны? Он потянулся к правому виску.
Она мягко перехватила его руку. Трогать и тянуть повязку нельзя. Правый глаз спасти не удалось. Но зрение у тебя в порядке, и это большое счастье, большая удача…
Глаз ослеп или его совсем нет?
Она села, пододвинула стул к кровати. Глаза нет, выбило при ранении. Сожалею, но мы уж так рады, что ты жив, что разговариваешь. Какое у тебя последнее воспоминание?
Вы говорили… про игрушечный домик. Один сын, Джон, сказал другому… я не всё расслышал.
Ты запомнил мою болтовню? Она рассмеялась. Надо же, а ты улыбаешься. Важно попытаться забыть о травме, особенно когда силы начнут восстанавливаться. Возможно, некоторые вещи… ты и вовсе не вспомнишь. И это, наверное, к лучшему.
Как это к лучшему, удивился он. Они говорили: «боец», «полк». Он знал, что такое боец, в голове возникла фигурка из олова, будто картинка из книжки. А вот «полк» оставался лишь звуком – звуком, не вызывавшим у него ни малейшего интереса. Сестра, а вы не могли бы написать на листе бумаги свое имя и какой-нибудь вопрос? – попросил он.
Любой вопрос? – уточнила она. Тогда что-нибудь простое. Она вытянула ящик тумбочки, там лежали листы бумаги и какая-то книга. Взяла карандаш, лежавший поверх его медицинской карты, потом протянула ему записку.
Он прочитал вслух: Агата Гордон. Как ты себя чувствуешь?
Отлично, сэр, откликнулась она. А ты?
Он не смог ответить столь же жизнерадостно.
Я все эти несколько недель за тобой ухаживала, сказала она. Можешь у меня спросить… всё, что тебя смущает.
Я буду чудовищем? – спросил он. Меня искалечило?
Она помолчала. Чудовищем ты точно не будешь. Разве что по собственному выбору. Но это вряд ли. Стольких людей искалечило на этой Войне. Как бы мне хотелось, чтобы сыновья были со мной, пусть даже калеками. Я теперь живу с дочерью. Мы обе вдовы. Ну-ну, откинься на подушку. Почитать тебе?
Лучше я вам почитаю, Агата.
Это Библия, сказала она, вытаскивая из ящика ту самую книгу. Их всем кладут в тумбочки. Шрифт очень мелкий. Я сделаю свет посильнее.
Он смотрел, как она встает, как огибает кровать и чуть сильнее выкручивает пламя газового рожка. Движущаяся фигура, шелест юбок, неяркий свет – все это было знакомым, но он не знал, откуда и почему. Наверное, пока он спал и лежал без сознания, она много раз вот так проходила мимо. Он взял у нее из рук книгу, открыл. Тонкие странички блестели по краям. Библия короля Якова, сказал он, отпечатана в Бостоне.
Да, сказала она, заглядывая ему через плечо.
«В начале, – прочитал он, – сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста…» Он помолчал, читая слово за словом, открывая, что в состоянии их произносить, глядя на Агату поверх страницы. «И тьма над бездною», закончил он. Наверняка многие это знают.
Пока достаточно, сказала она, забирая у него Библию. Мы теперь знаем, что ты прекрасно читаешь и даже помнишь стихи. Книгу я положу сюда в ящик, могу принести тебе и другие. Сейчас тебе нужно отдохнуть, а мне сделать обход палат. Она снова прошла у изножья его кровати, прикрутила газ. Рожок померк до смутного свечения. Она устроила его на подушках, надела распорку. Даже для меня день выдался длинный, сказала она. Как ты себя чувствуешь?
Почти человеком, сказал он, только с клеткой на плечах.
Это, полагаю, ненадолго.
Когда она ушла, он вгляделся, запоминая палату во всех подробностях. Так изголодался по зрительным впечатлениям, что не угомонился, пока не накрыл зрячий глаз ладонью. Ему снилось, что он не может заснуть, что не спал никогда, но собственного образа в его снах не было, ни в какой форме и обличье. Был он сама бездна и метался между двумя берегами.
•••
Он стал учиться сидеть, самостоятельно есть с подноса, расправлять плечи, держать голову прямо, хотя все время хотелось развернуть левый зрячий глаз немного вперед. У постели его посадили санитара, и спал он теперь без распорки. Потом ее сняли вовсе. Он встал с чужой помощью. Несколько дней каждое утро разговаривал с О'Шеем и Агатой Гордон. Предполагал, что они потом обсуждают его ответы и замечания. Они пытались вызвать из его памяти подробности, которые помогли бы установить его личность. Нет, на Войну он больше не вернется, но вот бы выяснить, где он служил, откуда ушел в армию, кто его родные. Глушь. Юнионисты. Потомакская армия. Станция Бренди – зимний бивуак, откуда юнионисты пошли в битву. Его спасли из пожара на поле боя, форму с него пришлось сорвать. В госпиталь привезли санитарным судном седьмого мая – но из Глуши доставили несколько тысяч юнионистов, а передвигались армии очень стремительно.
Наконец он вынужден был признаться: я это все забыл.
Но твои родные ничего про тебя не знают, сказала миссис Гордон. Наверняка горюют, ждут новостей. Она подождала, потом добавила: можешь ты это себе представить?
Может, мне они и родные, но я их не знаю. И помочь им ничем не могу.
Уж поверь, они-то хотят тебе помочь, ответила миссис Гордон, и узнать, что ты не пропал без вести.
Да вовсе он не пропал, с легким упреком сказал О'Шей. Он же здесь, с нами. Молодой человек, вы сражались на стороне северян. Знаете почему?
Он прижал ладонь ко лбу, накрыв один глаз поверх повязки. Почему я не знаю, сказал он, но вроде сражался за хорошее дело.
Довольно, сказал О'Шей. Я слышу в твоей речи легкий акцент, чем-то схожий с моим. Многие в пограничных штатах встали на сторону Союза. Вряд ли ты родом из Нью-Йорка или Бостона. Так, принести что-нибудь еще?
Зеркало, пожалуйста. И я хочу выйти из палаты и погулять немного. И можно тетрадку? Чтобы писать.
Конечно, сказал О'Шей. Принесу карманное зеркальце. Миссис Гордон, снимите, пожалуйста, мерку для глазной повязки. И еще, сэр, вы бы выбрали себе имя, чтобы вас им называть, пока настоящее не вспомнится. Нам оно понадобится для госпитальных архивов, и как начнете общаться с другими пациентами, нужно же им как-то к вам обращаться.
Джон, сказал он. Если миссис Гордон не против.
Вовсе нет, ответила она польщенно.
Ну а фамилию я вам и свою готов одолжить, сказал О'Шей. Если только вы не против ассоциаций с ирландским квакером.
Не вижу, с чего мне быть против, сказал он.
Может, еще и увидите, сказал О'Шей. А так – пользуйтесь сколько потребуется, и обещаю не позорить вас, пока вы здесь, в госпитале, где фамилия эта вроде как на хорошем счету.
Еще на каком, сказала миссис Гордон.
•••
Он повторял про себя свое имя, когда вставал и упорно ковылял по палате, тяжело опираясь на те
