Ночной страж - Джейн Энн Филлипс
…Он мне родня, закончила сестра.
У вас сыновья есть?
Были. Двое. Здесь я по крайней мере приношу пользу.
Доктор О'Шей хотел было взять ее руку, однако еще не помыл свои. Примите мои соболезнования, сказал он. Давайте попытаемся спасти этого сына. Я скажу, что сегодня ночью вы полностью заняты в этой части палаты. Будем надеяться, что через полсуток он все еще будет жив.
Он поступил без указания имени, сказала она, только с пометкой «юнионист».
Нет ни имени, ни документов. Как поступил, так и поступил. Потом сам скажет нам свое имя.
Доктор О'Шей, я не стану посылать за вами, если наступит кризис…
Посылать бессмысленно, миссис Гордон. Все, что мог, я сделал. Потом доложите мне подробности: тем самым мы можем помочь следующему пациенту. Но что до этого солдатика…
Буду с ним разговаривать.
Рассказывайте ему про своих сыночков, когда они были маленькими. Или про свою молодость. Говорите всё, что можете говорить ласково, как в мирной жизни.
•••
Сознание возвращалось и ускользало, он будто бы плыл вслепую по взбаламученным водам. Слышал голоса, убаюкивающие интонации, но слов не разбирал. Не чувствовал рук и ног, не знал, где находится в пространстве. Он вроде как с легкостью переворачивался на бок, но только внутри некоего бессонного пузыря. Похоже, он еще не родился. Когда накатывала боль, он отгонял ее дыханием, всплывал, боль отступала. Через некоторое время в руки вернулась чувствительность, он стал воспринимать прикосновения. Рука сжимает его руку, отпускает, сжимает снова. Палец постукивает по его ладони, прочерчивает ее поперек, потом вверх-вниз, несильно касаясь ногтем. Ему не приходило в голову откликнуться. Он ускользал в забытье, однако все чаще приходил в себя. Пытался пошевелить головой и не мог, его будто удерживали, а вот ноги дергались в судорогах, и еще он понял, что может двигать ступнями. Слышал мужской голос, вроде как немолодой, добродушный, вопрошающий. Солдатик, говорил голос. Тыменя. Что значит это слово – «тыменя»? Он представил себе буквы, обвившие друг друга. Женский голос вроде как беседовал сам с собой: вот и июнь наступил. Именно эта женщина протирала его и кормила. Чем-то жидковатым и теплым, похожим на… кукурузную кашу. Он чувствовал, как его, недвижного, подпирают сзади подушками. На дворе день. Свет из закрытого окна освещал и согревал руку, казался ярко-желтым. Он знал, что такое желтый, слышал, как она скребет ложкой по тарелке. Протянул руку, она ее взяла, задержала в своей, чуть пожала. Он почувствовал, как она наклонилась ближе, пожал ей руку в ответ.
Сыночек, сказала она. Слышишь меня?
Кивнуть головой не под силу. Он бездумно ответил: да, слышу.
Она поднесла его ладонь к своему лицу, почти к губам. Ну конечно, слышишь, сказала она, так, чтобы он почувствовал, как на губах рождаются звуки. Опустила его руку, дотронулась до плеч и горла, обхватила ладонями подбородок. Пальцы ее скользнули вверх, вдоль кромки бинтов.
Тут пришло озарение: дело в повязке, из-за нее не повернуть голову. Он поднес ладонь к груди, она соединила его руки. Тут он понял, что жив: это были его собственные руки. Он пока не сознавал, что больше не знает почти ничего, но речь ее теперь звучала для него по-иному, разбивалась на отдельные фразы.
Ты в госпитале, сказала она. Я твоя сестра милосердия. Здесь безопасно, ты поправляешься. Позвать врача?
Нет, сказал он, потому что почувствовал, что ошарашен и ускользает в беспамятство.
Ладно, произнес ее голос, скажешь когда…
Когда он снова очнулся, рядом был только врач.
Я доктор О'Шей, сказал он. Ты меня слышишь?
Тыменя. Да, сказал он.
Просто чудо, сказал О'Шей. Я твой врач. Это миссис Гордон, твоя сестра милосердия.
Сам он не видел, но ощутил, что они на миг сомкнули руки над его телом, будто тихо что-то подтверждая. Он подумал: сейчас ночь. В госпитале было тихо. Он подумал, не ослеп ли. Под бинтами не было никаких ощущений.
Тебя привезли после битвы в Глуши в Вирджинии, сказал О'Шей, сейчас мы в Александрии. У тебя серьезная рана головы, отсюда повязка и распорка, чтобы ты головой не двигал. Рана заживает. Если позволишь, я тебя сейчас перебинтую, пока ты бодрствуешь. Поднимем тебя повыше на подушках. В распорке голова не пошевелится, а мы поможем тебе нагнуться вперед.
Да, сказал он. Выходит, раньше они меняли ему повязку, когда он спал или находился в беспамятстве в пузыре, который куда-то отстранялся; скоро не останется пространства, где он плавал, ничего не сознавая.
Сестра, принесите, пожалуйста, поднос. Так, сэр, вы же чувствуете мои руки. Я сейчас сниму распорку с плеч. Поставлю ее на тумбочку. Вас ранило в правый висок, вот сюда… Она ставит поднос вам на колени, мы стоим по обе стороны от вас – да, давайте, сестра Гордон, – и медленно снимаем повязку. Когда ее тяжесть исчезнет, станет прохладно и даже щекотно.
Повязка делалась все легче, слой за слоем женские руки сняли корпию или вату. Освобожденный от тяжести и распорки, он будто бы взмыл – сейчас пробкой улетит в потолок; для устойчивости он растопырил обе ладони на простыне.
Ты сейчас ощущаешь на левом глазу мою ладонь. Свет мы приглушили.
Он не хотел, чтобы доктор отводил ладонь, и предпочел бы, чтобы рядом была только сестра. Но ладонь сдвинулась, он открыл глаз. Палата медленно приобрела четкость контуров. Небольших размеров, дверь закрыта, слева окно, задернутое шторой. Доктор стоял прямо перед ним, пожилой человек с белокурыми волосами и усами. Сестра милосердия, полная, средних лет, улыбалась у него за спиной. Седые волосы, зачесанные под колпак, карие глаза. Она много раз называла его «сыночком», и мягкий тембр ее голоса продолжал звучать у него в голове.
Так, поглядим. Можешь проследить взглядом за моим пальцем? Доктор поводил указательным пальцем из стороны в сторону, вверх-вниз. Отлично, сказал он. Можешь медленно повернуть голову? Да, отлично. Можешь сказать, как видишь? Отчетливо, расплывчато? Не так, как до ранения?
Вижу нормально, сказал он и почувствовал, как сестра шагнула ближе сосчитать пульс. Он встретился с ней взглядом, увидел у нее за спиной светлый ореол от газового рожка.
Можешь назвать свое имя, боец? Из какого ты полка?
Мое имя, повторил он. Я… его не знаю.
Ничего страшного, ответил врач. Не напрягайся. Потом вспомнишь. Ты сильный и молодой, очень сильный, в противном случае бы не выжил. Тебя ранили около месяца назад, неделю ты провел в коме, потом спал под воздействием морфина, который мы постепенно отменяли. Говори, если где-то больно, если что-то чувствуешь. Голова кружится? Сознание спутанное? Боль в висках?
Нет, я просто… устал, ответил он врачу. Вгляделся в его очки в толстой оправе, в которых отражался газовый свет и его отблеск, увидел частичный очерк одного из газовых рожков на стене, в точном удвоении. Хотелось, чтобы доктор оставил его в покое. Нужно было ощупать лицо, голову, выяснить, что с ним случилось.
Конечно, сказал О'Шей. Мы перевяжем тебе правый висок – он заживает, но оставлять его открытым пока нельзя. Из-под этой перевязки все будет видно, но ты не перенапрягай левый глаз, спи вволю. Можешь под руководством сестры выполнять простые действия – есть самостоятельно, двигать руками и ногами, держать карандаш – кстати, для восстанавливающегося мозга это совсем не просто. Здесь, у нас, тебе не о чем тревожиться. Сделать свет поярче?
Нет, сказал он доктору. Разве что ва́м это нужно… Но они уже бинтовали ему голову, полностью замотав правый висок и наполовину – левый. Эта повязка была по ощущению легче
