Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
– А теперь что будем делать? – спрашивает она.
– Не знаю, – говорит он. Мариса впервые слышит от него эти слова. – Я знаю одного парня со второго этажа, давай-ка к нему зайдем…
Он ведет ее вверх по лестнице и решительно распахивает дверь одного из кабинетов. Внутри никого. На столе идеальный порядок, как будто его хозяин все разобрал перед отъездом в отпуск, справа – основательный красный диван, на который они садятся и принимаются ждать. Чего они ждут – неизвестно, поэтому они заводят беседу, и, так как в тот день происходит множество невиданных вещей, впервые им удается обойтись без споров.
Вскоре оба понимают, что беседа их развлекает, и от беседы переходят к флирту. Так как они одни-одинешеньки в целом мире и предоставлены самим себе в пустом кабинете в здании, где их никто не найдет, потому что никто не знает, ни где они, ни чем заняты, а еще потому, что Техеро захватил парламент и неизвестно, что там будет завтра, – они целуются. Им нравится, и они продолжают. На двоих им нет и пятидесяти, поэтому ситуация на красном диване развивается куда быстрее, чем та, что сложилась в Конгрессе депутатов.
Собственно, она успевает развиться уже пару раз, когда вдруг открывается дверь соседнего кабинета и они слышат знакомый голос так близко, словно говорящий находится в одном помещении с ними, а не выступает, как обычно, на сцене огромного стадиона, перед тысячами слушателей. Узнав голос, они одновременно бросают взгляд вверх и обнаруживают, что перегородка, разделяющая два кабинета, не доходит до потолка. В этот момент обоим хочется умереть, но они просто продолжают молча лежать, обнявшись и затаив дыхание, живые и голые.
– Рассказывай спокойно, – говорит другой знакомый голос. – Тут нас никто не услышит. Мне сказали, мы в списке правительства, это правда?
– Да, но дай я тебе объясню…
– То есть вы совсем двинулись.
– Нет-нет, это не то, чем кажется, потому что ситуация…
Роберто вновь целует Марису: он не хочет слышать беседу в соседнем кабинете. По той же самой причине она со всей страстью целует его в ответ. Он бесшумно гладит ее грудь, а она опускает руку к его бедрам.
– Да пошли они, – шепчет Мариса, беззвучно вытягиваясь на диване.
– Пошли они! – вторит ей Роберто, беззвучно ложась сверху.
– Сегодняшние события – это история Испании, – говорит по ту сторону перегородки второй из лидеров партии, желающий войти в новое правительство. – И нам нужно соответствовать…
– Вот уж точно, – шепчет Мариса, и Роберто с трудом сдерживает хохот.
Когда лидеры партии наконец уходят, Роберто и Мариса встают, тихонько одеваются, приглаживают волосы, подтверждают друг другу, что все в порядке, вид приличный, и выходят поодиночке, вначале он, а пять минут спустя и она.
Все эти предосторожности оказываются излишними: ни один из них не встречает в здании ни души. Воссоединившись на улице, они хохочут, а потом, сами не заметив, как это вышло, принимаются целоваться и обниматься, будто они – единственные выжившие в этом тихом, темном, словно мертвом городе.
Перед тем как разойтись, они обещают друг другу, что завтра же оба выйдут из партии, но в итоге ни один обещания не выполняет, потому что назавтра их окружают лишь объятия, поцелуи, поздравления и восторженные рассказы о героизме, решительно идущие вразрез с грязной правдой, которая известна им двоим, которую они, стыдясь, слушали из-за перегородки.
С того самого дня и на протяжении многих лет история Испании представляется им чем-то вроде асфальтового катка, идеально отлаженного механизма – настолько идеально, что иногда они начинают сомневаться в том, что слышали своими ушами. Тот день стал важной датой в их собственной жизни. Из партии они не вышли, чтобы избежать долгих объяснений, но оба покинули свои посты, а спустя шесть месяцев съехались. И так и дожили вместе до сегодняшней ночи – вновь наступило двадцать третье февраля.
– А знаешь? – она садится в постели и смотрит на мужа. – После того фильма, который мы посмотрели, я подумала… Насчет того, что мы слышали из кабинета… Думаешь, если мы расскажем, нам никто не поверит?
– Конечно, нет, – смеется он, но быстро умолкает. – А может, и да, кто знает. В конце концов, это же правда.
– Да, – она ложится обратно, зарывается в одеяло и напоминает себе, что она – временно безработная журналистка, которой нечего терять. – Ну тогда, может…
– Что может? – глаза Роберто блестят, как в тот самый день.
– Да так, ничего.
И она с радостью подчиняется его воле.
Но потом ставит будильник, как в былые времена, на час раньше мужа и на следующий день с легкостью встает первой.
Перед тем как отправиться на кухню варить кофе, она включает компьютер. Мариса Феррейро завтракает, чистит зубы, умывается, мажется кремом, одевается и ровно в восемь утра начинает писать книгу.
– Хайме, сынок, ты как?
– Я?
Четыре часа дня, вторник, март. Два дня назад он обедал с родителями, как и каждое воскресенье, поэтому Хайме не совсем понимает, к чему этот вопрос, но отвечает, как обычно, что все хорошо.
– Тут такое дело… – Паскуаль мнется, чешет в затылке, не знает, с чего начать. – Ты, наверное, очень занят, да? Но у меня к тебе просьба.
– Давай, какая?
– Сложно объяснить по телефону, тебе лучше самому посмотреть… Сможешь сегодня ко мне заехать? Где-то в половине девятого?
– Обязательно в это время?
Хайме выходит с работы около шести и живет возле офиса, а до бара Паскуаля ему ехать далеко.
– К сожалению, да, потому что… – В этот момент в голове у него вспыхивает ярким светом лампочка. – Только не говори мне, что завел девушку!
– Пап! – прикрикнула на него дочь.
Лусия – дипломированный специалист по испанской филологии, два года назад она переехала жить к своему парню, но обедает каждый день в баре, с родителями, потому что живет неподалеку, работает менеджером в магазине одежды на рынке Фуэнкарраль и в месяц получает восемьсот девяносто восемь евро до вычета налогов.
– Да как можно такое спрашивать? Оставьте уже его в покое! Чего, блин, вы с мамой его все время достаете!
– Нет, пап, – отвечает Хайме, – девушку я не завел.
– Прости, сынок, у меня тут твоя сестра…
– Да, я все слышал. Поцелуй ее от меня и не беспокойся, в половине девятого буду у тебя.
Паскуаль вешает трубку и поворачивается к Лусии.
– Как же так? Такой хороший, такой умный, и работа отличная, и зарабатывает ого-го. Не могу я этого понять.
– Может, пап, такая у него судьба – быть одному. А может, он на самом деле меняет девчонок как перчатки, просто нам не рассказывает. А может…
Но тут Лусия умолкает: во-первых, она сама не верит своим словам, во-вторых, не знает, что тут еще можно добавить.
Паскуаль глядит на нее, качая головой, и ничего не говорит.
Хесус не сразу понимает, в чем дело.
В первый раз, когда Паскуаль завел речь о мальчишке, он его лично не знал, зато знал его отца, Браулио, официанта из бара, который почти каждый день подавал ему то завтрак, то бокал пива, то пататас бравас, а то и джин-тоник, которым он вознаграждал себя время от времени после тяжелого рабочего дня.
– Помоги ему, а?
Хесус поднимает взгляд и видит за стойкой Браулио. Тот, согнувшись в углу, в сотый раз драит поднос, который и так сияет, будто сделан из чистого серебра, и краем глаза наблюдает за ними.
– Я его с детства знаю, парень отличный – серьезный, работящий, ответственный, ты знаешь, я врать не стану. Но уже два года сидит без работы и совсем отчаялся. Об одном тебя прошу: дай ему шанс, чего тебе стоит?
Хесус колеблется. Вид отца Тони с тряпкой в руке трогает его не меньше истории, рассказанной Паскуалем, хотя история эта ничем не примечательна: молодых ребят в такой ситуации в Испании тысячи. Хесус слишком долго сидит, вглядываясь в газетные заголовки, чтобы после этого вдруг встать и отказать Паскуалю, и все же ему трудно решиться. Да, он директор, да, работает там уже двадцать лет, и все же он не уверен в себе. Да и кто по нынешним временам
