Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
– Блин, Хайме, вот это кабинет у тебя! Красота, да? – И она садится на стул, не дожидаясь приглашения.
– Да, виды потрясающие. – В то утро он наконец отваживается посмотреть ей в глаза, но то, что он в них видит, ему не нравится. – А у тебя как дела? Я могу тебе чем-то помочь?
– Да я просто подумала… Уже несколько дней про тебя думаю. Мы с тобой в офисе никогда не пересекаемся, ты небось и не пользуешься нашим пролетарским лифтом… – Она выдерживает паузу, чтобы Хайме посмеялся над ее шуткой, но тот лишь обозначает еле заметную улыбку и не говорит ни слова. – Ну я и подумала, надо нам почаще видеться, может, кофе как-нибудь выпьем…
Хайме так и остался самым обыкновенным, он по-прежнему не высокий и не низкий, хотя благодаря регулярным тренировкам никто теперь не назвал бы его толстым. На нем очки-авиаторы Truman и качественная одежда, наконец-то новая и ему по размеру. Он внимательно смотрит на Консуэло и вновь видит первую красавицу своего выпуска, теперь еще и самую привлекательную женщину первого этажа. У него никого нет, и ни одна из девушек, с которыми он был, не сравнится с той, что стоит сейчас перед ним. Но Хайме ого-го какой умный, поэтому ему достаточно нескольких секунд, чтобы разобраться в ситуации. Потому что в этот офис его привез не отдельный лифт для обитателей шестого этажа; его привели сюда аналитические способности.
Не сводя глаз с Консуэло, он анализирует ее мотивы. Несмотря на красоту, ей не удалось выйти замуж ни за одного из начальников, с которыми она крутила романы, ей надоело заниматься поддержкой сайтов, а до тридцати всего несколько месяцев, у нее очень средненькая зарплата и немало косяков, грозящих сокращением при следующей оптимизации. Надежд на улучшение никаких, если только не удастся склеить самого высокооплачиваемого программиста их филиала, невзрачного парня, который влюблен в нее с самого первого дня.
– Конечно, надо бы нам видеться почаще, – отвечает он, говоря себе, что жизнь – отвратная штука; как бы больно ни было – а ему больно, – он продолжает: – Только, знаешь, я сейчас жутко занят, ни на кофе нет времени, ни на что.
Увидев фасад, весь увешанный плакатами, будто причудливыми флагами, Фатима берет мужа под руку и чуть было не говорит ему: «Послушай, пойдем отсюда, это место не для нас…». Но Ахмед, ее старший сын, уже вошел в дом и шагает по вестибюлю, будто по красной ковровой дорожке.
– О, Ахмед, здорово!
– Как дела, чувак?
– Хорошо, что ты пришел!
– Ух, как Мариана обрадуется…
Мариану они знают: она учится с Ахмедом. Они так подружились, что, когда у его семьи забрали страховку, Ахмед, к изумлению родителей, запросто обратился к Мариане. Мать Марианы, врач из районной поликлиники, была к ним очень добра, дала свой номер и сказала не беспокоиться: в поликлинике их будут лечить и дальше, но если вдруг что, пускай звонят ей, и она все быстро разрулит. Однако с тех пор многое переменилось. Недавно, проходя мимо поликлиники, Фатима увидела на фасаде куски белой ткани, расписанной баллончиком, и плакаты, весьма напоминающие те самые причудливые флаги на доме, в который они только что вошли. Хорошо еще, что пока вся семья здорова.
Фатима с трудом узнает Мариану: та очень странно одета. Начало февраля, на улице, как в примитивной рекламе, сияет коварное солнце, неспособное отвлечь от девяти градусов на градуснике, но на Мариане черная футболка, облегающая мини-юбка с леопардовым принтом и колготки в сеточку с дырками – такими огромными, что с тем же успехом она могла выйти с голыми ногами. Все это совершенно не сочетается с грубыми солдатскими ботинками с развязанными шнурками, но самое странное – это ее прическа: на фоне темных волос резко выделяются высветленные пряди и дреды на макушке. Поначалу Фатиме неловко на нее смотреть, но она все-таки близкая подруга Ахмеда – настолько, что кидается ему навстречу и виснет у него на шее, стискивая в объятиях, которые в родной деревне его бабушки с дедушкой означали бы, по меньшей мере, что теперь им придется пожениться. Но не здесь: к ним тут же присоединяется Санти, эквадорец, и вот это уже объятия на троих, а потом и на четверых, когда подбегает Эду, испанец, как и Мариана. Они как четырехголовое чудище, как футбольная команда, только что забившая гол.
– Я так рада, что вы решились сюда переехать. – Мариана целует вначале отца Ахмеда, потом мать. – Вам тут будет отлично, вот увидите. Мы пока не успели обустроиться, но места тут сколько угодно.
Родители Ахмеда видят: так оно и есть. Им отводят две просторные светлые комнаты с окнами на улицу, обе выходят в гостиную, в которой даже есть диван и журнальный столик, недавно спасенные из мусорного контейнера. Жить они будут на первом этаже бывшего отеля. Кроватей нет, но они привезли с собой матрасы, купленные в квартиру на улице Пинто, – как они радовались ей поначалу и сколько горя она принесла им потом.
Родители Ахмеда до сих пор не совсем понимают, что с ними произошло, как так вышло, что симпатичнейший сотрудник банка, который при каждой встрече предлагал детям конфеты, а потом принимался писать на бумаге цифры – они, казалось, весело плясали и подмигивали несуществующими глазками, – как он вдруг превратился в стену, в каменное изваяние, в автомат, повторявший лишь одно слово: нет. Когда они подписывали договор об ипотеке, он прижал руку к груди и заверил их, что никаких проблем не возникнет.
– Если б я думал, что вы не сможете платить, – тут его губы слегка изогнулись, обнажив белоснежные зубы, достойные сниматься в рекламе зубной пасты, – я бы, как вы понимаете, не одобрил вам кредит.
Позже, когда муж лишился работы, а жене отказали в половине домов, где она убиралась, он уже не припоминал, что произнес эти слова.
– Это не моя вина, так работает система, – говорил он, больше не показывая белоснежных зубов. – Это банк, а не благотворительная организация, я же объяснил вам условия, когда вы брали кредит. Либо вы платите, либо оказываетесь на улице, да, это печально, но ничего тут не поделаешь…
Когда они снова и снова приходили в банк и умоляли об отсрочке, он даже конфет детям не предложил.
С тех пор как суд арестовал их квартиру, они почти два месяца скитались по знакомым. Муж с малышом жил у одной знакомой семьи, жена с самой младшей – у другой, старшие дети кантовались в других двух домах, все – у иммигрантов из Марокко, родом из их деревни.
А потом, несколько дней назад, Ахмед собрал всю семью в баре на Пуэрта-дель-Соль.
– Слушайте, мы можем снова жить все вместе, в захваченном доме возле моей школы. Им рулит ассоциация жителей района, у меня там куча друзей. Это они мне подарили на Рождество ящик еды, помните? Со странным рисом, на нем еще были надписи на китайском.
Мать улыбается: да, она помнит. Отец мотает головой.
– Это противозаконно, Ахмед, и неправильно. Нельзя просто взломать замок и влезть в чужой дом…
– А ничего, что с твоим домом поступили именно так?
Некоторое время они смотрят друг на друга так, будто сейчас кинутся в драку.
– То, что сделали с тобой, законно, но неправильно, – говорит наконец Ахмед. – Мы шесть месяцев ели пустой рис, экономили на всем, на чем можно и нельзя, ходили в дырявых ботинках, откладывали каждый цент… Ты действовал по закону – и где ты теперь? Каждый месяц тебе приходит чек на четыреста евро за дом, из которого тебя вышвырнули, когда ты уже отдал за него почти шестьдесят тысяч – а это больше, чем он стоит сейчас. Мои товарищи просто хотят помочь. Позволь им помочь тебе, отец.
Так они оказались здесь, в этом странном здании, полном странных подростков в престранных нарядах и семей вроде их – испанских и не только. Среди них есть латиноамериканцы, славяне, магрибцы, африканцы –
