Ночной страж - Джейн Энн Филлипс
•••
В тот день Элиза не смогла себя заставить отнести нож на старое место в курятнике, хотя именно то, что он был спрятан там, где она чаще всего им пользовалась, ее и спасло. Потом она много лет будет держать его под рукой по ночам, а днем носить у бедра в ножнах, на кожаных лямках, перекрещенных на груди, до того дня, когда проход в горы и на кряж полностью завалит снегом. Она сохранила гвоздь, очистила от ржавчины, заточила кончик и, проверяя на остроту, прижала к коже на ляжке и вычертила восходящие линии на податливой плоти. Она не могла более себя ни трогать, ни ублажать, как прежде, с мыслями о том, кого разыскивала Дервла, – имя его ускользало у Элизы из сердца и разума, помнили его только кости. Он покинул их дважды: первый раз – когда ушел в армию сражаться с рабовладельцами, второй раз – когда увлек Дервлу разыскивать себя в неведомой дали. Каждый день ломоть времени, остававшийся до возвращения Дервлы, до появления повозки на горных дорогах, по которым еще можно пробраться наверх, истончался, подобно убывающей луне. Лошадь КонаЛи назвала Дервлой, потому что ведь Дервла обязательно про лошадку узнает и вернется посмотреть, потому что Дервла – это ее имя и больше ничье. А ведь оно может быть именем самых высоких кряжей в их горах, и тайных круговых троп между ними, и слоистых покровов одного леса над другим.
Дервла
ОДИН ИЗ МНОГИХ
28 СЕНТЯБРЯ 1864 ГОДА
Проснулась она совсем рано, на заре, потому что в горле пересохло, близко и громко шумела вода, ей показалось, что повозку качает, будто на затопленной дороге. Она торопливо развязала сыромятные постромки, которые придерживали брезент, и первым делом увидела лошадку, стоявшую совсем рядом, будто чтобы ее разбудить. Прямо под ними мчался по лощине половодный ручей. Повсюду валялись вечнозеленые ветви, сброшенные бурей с деревьев. Дервла вылезла из повозки, достала лошади корм, просчитала, как ее лучше развернуть на размокшей земле обратно к дороге. Вытащила мундштук, подвязала торбу и, пока лошадь жевала, собрала самые крупные и плоские ветки. Оттащила их на дальний конец прогалины, выстлала и укрепила дорожку толстым слоем мокрой хвои. Лошадка не увязала. Дервла повела ее, подгоняя и уговаривая, вверх по склону, на каждом шагу они своим весом выдавливали из мокрой сосновой хвои густой аромат. Аромат оседал на колесах, на лошадиных копытах и гриве. Намокший дорожный грунт проминался, выдыхая травянистый запах. Он понукал Дервлу двигаться быстрее. Долгое прошлое, полное шепотков, душ, криков и разлук, двигалось с нею вместе. Настоящее тонуло в зыби звуков и запахов, прошлое его затмевало.
Стук в дверь. Не робкий стук Лены – рука более крупная, ладонь распялена, колотит громко, отчаянно. Не Лена – она умерла несколько лет назад, – а ее младшенький, которому уже за пятьдесят. Она мне сказала, вы меня спрячете, пока они не отвяжутся. Дервле, пусть и нечасто, уже случалось укрывать мужчин или женщин в тесном подполе под своей лачугой, пока не появится у них возможность двинуться дальше, но с тех пор, как Хозяин приметил, что Элиза поглядывает через двор на молодого конюха, держащего ее лошадь, – ни разу. Не мальчик, мужчина, ростом выше его сыновей, ирландская шваль, родич безродной няньки, которую вытребовала его покойная жена, травницы, которая пособляла при рождении его сыновей, а потом Элизы. Платить Дервле деньгами он всегда отказывался – только вещами и кровом. Когда Элизе исполнилось девять, Дервла вернулась к себе в лачугу, но девочка так рыдала, что стало ясно: совсем ирландку не отпустить. Он смотрел, как Элиза идет через двор и без смущения позволяет конюху-ирландцу поднять ее в седло, он заметил, как его крупные ладони обхватили ее талию, обратил внимание на его широкие плечи, черные кудри и распорядился, чтобы в ту же ночь его изловили, завязали глаза и выжгли на груди то же клеймо, которое сам парень ставил лошадям с плантации. А потом кнут надсмотрщика погулял по ране. Пусть знает свое место, пусть Элиза знает свое, а следующей осенью он ее спровадит к тетке в Чарлстон.
Выпуклый шрам от ожога, забинтованный и пропитанный целебной мазью, уже заживал, но Дервла знала, что эти двое сближаются все сильнее, строят планы, говорят, что она должна последовать за ними, иначе ее обвинят в их побеге.
В тот вечер, едва сын Лены успел спрятаться, как сквозь первые сумерки прискакали надсмотрщик и с ним двое. Элиза и Родненький Дервлы, возвращаясь из потайной рощицы у реки, где встречались по вечерам, увидели, что через поле мчатся всадники, и пробрались к хижине тайком, через лес. Надсмотрщик и его спутники спешились, выволокли наружу Лениного сына – он отбивался, – швырнули Дервлу на землю. Она услышала удар камня по черепу, почувствовала, как надсмотрщик рухнул прямо на нее мертвым грузом. Его подручный бездыханно лежал рядом, тоже сраженный камнем. Третий сбежал на своих двоих. Ленин сын ускакал на лошади надсмотрщика, где в переметной сумке лежали кнут и пистолет, и молчаливым кивком дал понять, что дальше справится. Им придется выбрать другой путь, взять провианта сколько получится, прихватить оружие их обидчика и лошадь для Дервлы. Несколько недель они скрывались и двигались лишь по ночам, пока не ушли достаточно далеко. Ее сын – убийца, конокрад, еще и умыкнувший девушку, думала Дервла, пока Элиза не сказала, что мужчины действовали не одни – она тоже нанесла удар. Подвернулся подходящий камень, она подняла его обеими руками и опустила. Сбежавший успел это заметить.
•••
Странствие Дервлы к востоку мало походило на странствие к северу пятилетней давности. Война разделила время надвое, помогла им скрыться, одновременно забрав несчетное количество жизней. И вот теперь Дервла торопилась спасти его, найти его – пусть изувеченного, неузнаваемого. Спать она старалась поменьше, останавливалась, только когда спускалась полная темнота, и то на несколько часов. Сухари и солонину ела на ходу, пила воду из собственного ведра с крышкой, запас пополняла у рек и ручьев. Непроглядный лес у дороги сменился фермами и жильем. Аллея, фруктовый сад, перекресток без указателей, деревушки. Дорога в основном была прямой и ровной. Два дня, три. Четыре. Остановка около полуночи, при свете луны. В основном чтобы дать лошади роздых, расседлать, почистить щеткой и скребницей. Два раза Дервле попадались укромные ручейки глубиной по колено, они заводила туда лошадку, стреноживала, откладывала в сторону собственную одежду и мылась. Спать себе стелила в повозке, под россыпью звезд. После той первой грозы погода установилась ясная и сухая, прохладная, свежая. Она продвигалась неустанно, все ближе к цели, как будто существовала некая сила, способная забрать его оттуда, переместить прочь прежде, чем она его отыщет. Ей стали встречаться городки и более крупные поселения, довольно далеко от дороги. Мимо проезжали экипажи и дилижансы с привязанными сверху сундуками. Однажды она предложила темнокожей женщине с большой корзиной продуктов ее подвезти. Женщина бесстрастно, недвижно смотрела на Дервлу, пока та не заговорила, потом забралась на сиденье повозки. Дервла упомянула Александрию. Два дня пути? Один? Женщина не ответила, только кивнула. Один день. Ехали они молча, в непринужденном отчуждении и одиночестве, и вот женщина указала на проселок, ответвлявшийся в сторону. Прежде
