Я, Юлия - Сантьяго Постегильо

Альбин кивнул, потом еще и еще раз:

– Да, это главное. Полагаю, вскоре мы узнаем, кто из сенаторов облачится в пурпурную тогу.

– А если они промахнутся и новый император будет неспособен управлять Римом и империей? – не унимался Лентул.

Клодий Альбин ответил не сразу: слишком уж щекотливым был вопрос.

– Если они промахнутся, – наконец проговорил он, – Септимий Север в Паннонии и Песценний Нигер в Сирии возьмутся за оружие.

И он одним махом осушил кубок с вином.

– Кого из них следует страшиться в первую очередь? – спросил Лентул.

– Септимия Севера, конечно же, – не раздумывая ответил Клодий Альбин. – Он больше сведущ в военном деле, а кроме того, Паннония ближе к Риму, чем Сирия. Нам надо быть готовыми ко всему. – Он посмотрел на карту провинции, где было отмечено расположение войск. – Перемести один легион на юг, в Лондиний.

– Целый легион?!

– Да. Второй Августов легион в полном составе.

– А как же пикты? Как же северные рубежи? Пикты уже преодолели Антонинов вал. Если они просочатся через Адрианов, нам потребуются все наличные силы.

– Двинь Второй Августов легион на юг, – повторил Клодий Альбин. – Сейчас меня куда больше беспокоят Септимий Север и Песценний Нигер, нежели эти распроклятые пикты. И пусть во Втором готовятся к отплытию. Может статься, им придется пересечь Британское море и вернуться на берега Рена. Сдерживать пиктов будут Шестой Победоносный и Двадцатый Победоносный Валериев. Нелегкая задача – но у нас теперь, увы, два противника. И второй, тот, что на юге, опаснее первого. Меня больше тревожат действия Севера, чем нападения проклятых пиктов из Каледонии[11].

Антиохия, Сирия Январь 193 г.

Наместник Сирии молча сидел в своем претории. Антиохия, столица римской провинции, которой он управлял, была одним из самых населенных городов мира, соперницей Александрии и даже Рима. До нее наконец добралось известие о смерти Коммода и воцарении Пертинакса – позже, чем до столиц других провинций, зато в более полном виде. Песценний Нигер погрузился в размышления, сжав губы и наморщив лоб. Рядом стоял Эмилиан, правая рука Песценния Нигера, самый опытный из его трибунов, и ждал распоряжений.

– Нет, пока не будем ничего делать. Подождем, – наконец сказал наместник.

– А другие наместники? Тоже будут ждать, и ничего больше?

Судя по всему, Эмилиан был глубоко обеспокоен его словами.

– Ради Юпитера, что это за «другие»? Клодий Альбин и Септимий Север?

– Да, наместник.

Песценний Нигер изогнул брови и протяжно вздохнул:

– Оба будут следить за тем, что делается в Риме. Если власть Пертинакса окажется прочной, нам не следует ничего предпринимать. Я пользуюсь поддержкой в Сенате, меня уважают, но, если мы возьмемся за оружие, оспаривая решение моих сотоварищей, эта поддержка растает как дым. Нет, мой друг, чем дольше мы ждем, тем крепче наше положение, даже если тебе кажется иначе. Но ждать не значит сидеть сложа руки.

На лице наместника появилась широкая улыбка.

– Вот как! – одобрительно воскликнул Эмилиан. И хотя наместник хранил молчание, по-прежнему улыбаясь, он счел нужным полюбопытствовать. – Что же мы станем делать?

– Войдем в сношения с царями Осроены, Адиабены, Армении, с правителем Хатры, даже, пожалуй, с царем царей Парфии. Нужно понять, в какой мере можно на них положиться. – Песценний Нигер помолчал. – Может вспыхнуть война. Я хочу знать, сколько воинов будет под моим началом, внутри империи и вне ее. Ты ведь не думал о таком, верно? Вот что отличает меня от Пертинакса, Альбина и Септимия: их занимает только то, что творится в пределах империи, а я, кроме того, думаю о происходящем за ее границами. И поэтому, Эмилиан, меня следует опасаться больше других.

Наместник звонко рассмеялся.

Он чувствовал себя сильным. Очень сильным.

Смерть Коммода открывала захватывающие возможности.

Вилла Клавдия Помпеяна в десяти милях к югу от Рима Январь 193 г.

– Отец, как ты мог отклонить предложение? Не ожидал от тебя такого!

Несколько недель назад Клавдий Помпеян отказался стать императором. Его сын хранил почтительное молчание, хотя делал это с тяжелым сердцем. Он уважал решение отца, тем более что предложение поступило тайно, когда Квинт Эмилий, префект претория, готовил заговор против Коммода: когда император был еще жив, страх, снедавший каждого из них, был сильнее честолюбия. Но теперь, когда приближался день всенародного провозглашения Пертинакса императором, Аврелий разозлился: старик-отец, по его мнению, повел себя неуклюже, глупо и трусливо.

– Ну как ты только мог? Как ты мог отклонить предложение? – спрашивал он снова и снова.

– Я делаю это уже во второй раз. Некогда божественный Марк Аврелий, видя, насколько кровожаден и непредсказуем его сын, предложил мне стать императором или хотя бы соправителем Коммода. Марк Аврелий надеялся, что мой здравый смысл уравновесит сумасбродство его отпрыска. В итоге, отвергнув императорскую тогу, я спас жизни всем нам. Иначе Коммод ополчился бы на меня, все закончилось бы гражданской войной, развязку которой не предсказал бы никто. Ясно одно: империя ослабла бы. Маркоманы впервые достигли берегов Внутреннего моря[12] еще при Марке Аврелии и наверняка вернулись бы на эти земли. Мы не могли позволить себе разлада. – Он тихо добавил сквозь зубы, как будто про себя, так, чтобы сын не слышал: – Все закончилось тем, что Коммод стал единственным наследником, а потом и властителем. Я хотел избежать гражданской войны, но правление Коммода оказалось куда страшнее всего, что мы, включая Марка Аврелия, могли вообразить. – Он вновь перевел взгляд на сына и заговорил обычным голосом, взволнованно, но вполне отчетливо: – Да, я отказался от порфиры, и Коммод не стал преследовать меня, всех нас, нашу семью, при том что он не раз казнил сенаторов.

– Но матери он не давал покоя, – гневно возразил Аврелий. Клавдий Помпеян пристально посмотрел на сына.

– Твоя мать замышляла против него, – объяснил он. – Я не стал защищать ее от императорского гнева до самого конца. Почему – расскажу позднее, когда ты сможешь выслушать меня спокойно. Но не в эти дни: сейчас ты думаешь только об императорском пурпуре.

Аврелий замолк. Его мать была предана смерти по приказу Коммода, и он не хотел вести эту малоприятную беседу. Вскоре, однако, он вернулся к своим обвинениям.

– Сегодня все иначе, – настаивал он, не в силах уразуметь, что движет отцом. – Коммод мертв, Сенат хочет видеть тебя на престоле. Ты уже второй раз отказываешься от пурпурной тоги. Не знаю, есть ли на свете большее безумие!

– Ты молод и горяч, сын мой, и тебе трудно меня понять. Порой, чтобы сохранить себе жизнь, не следует захватывать все больше власти – разумнее вовсе от нее