Я, Юлия - Сантьяго Постегильо

– Отец, я согласен с тобой лишь в одном: я не понимаю тебя и, пожалуй, никогда не пойму.

– Если ты так и не поймешь меня, то однажды ты вплотную приблизишься к власти, от которой я хочу уберечь всю нашу семью. И погибнешь. Ты вспомнишь о моих словах, но будет слишком поздно.

Воцарилось молчание. Отец и сын, сидевшие друг напротив друга, уставились в пол.

– Даже не знаю, зачем я тебе все это наговорил, – наконец произнес Аврелий. – Пертинакс согласился стать императором после того, как отказался ты. Я направляюсь в Рим, чтобы служить ему.

– Ни в коем случае, – решительно заявил отец.

– Почему? – спросил Аврелий и встал, словно бросая вызов власти отца семейства.

– Это не наша война, сын мой. Я говорю так, потому что война неизбежна. Ни ты, ни я не сумеем обратить ее нам на пользу.

– Вот как? А кто сумеет? Клодий Альбин, Септимий Север, Песценний Нигер – наместники, у которых больше всего войск? Или Дидий Юлиан с его несметным богатством? А может, Пертинакс, чья опора – гвардия и Сенат? Ты завидуешь, вот и все, ибо знаешь, что просчитался, отвергнув предложение. Теперь в своей злобе ты поливаешь грязью сильных мира сего, тех, кто не прочь облачиться в пурпур.

Клавдий Помпеян не стал вставать и даже не повысил голоса:

– Не знаю, сын мой, кто извлечет пользу из войны. Ты назвал пять имен. Но знаешь ли ты, что борьба за власть, раз начавшись, прекращается, лишь когда из кучки людей остается один? У нас нет легионов, как у наместников, нет Юлиановых богатств. Да, я отказался от поддержки Сената и гвардии, которой в конце концов заручился Пертинакс. А потому ты останешься дома и станешь делать то же, что некогда делал я: ждать и молчать. Ход событий укажет нам, какой образ действий следует избрать.

Молодой сенатор сел на место. Старик говорил более чем уверенно, а Аврелий, по правде сказать, не отличался смелостью.

– Выходит, отец, ты не можешь назвать заранее того единственного, кто получит всю полноту власти?

– Видишь ли, сын мой… На этого человека могут указать только те, кто уже близок к вершине власти и не остановится ни перед чем, – убежденно ответил отец. – Только они предчувствуют, кто одержит окончательную победу.

Карнунт, север Верхней Паннонии Январь 193 г.

Наместник Септимий Север совещался в своей палатке с Фабием Цилоном и Юлием Летом: эти два военачальника были с ним уже много лет, на всем протяжении его внушительного cursus honorum. Получив два известия, пришедшие с разницей в несколько дней – о смерти Коммода и восшествии на престол Пертинакса, – он приказал двинуть значительную часть своих легионов на юг провинции, но не переходить ее границ: наместник не мог делать этого без разрешения Сената или императора. Замысел состоял в том, чтобы подвести войско как можно ближе к столице империи, при этом оставаясь в пределах Верхней Паннонии. Перемещение сразу нескольких вексилляций, входивших в состав Первого вспомогательного легиона, Десятого легиона «Близнецы» и Четырнадцатого, тоже известного под именем «Близнецы», несомненно, будет замечено в Риме и даже, пожалуй, вызовет подозрения – но все это не выходило за рамки закона, что было очень важно для Севера. Страсти накалялись, никто не знал, чего ждать; Север же мог, действуя таким образом, выиграть время и укрепить свои позиции, не совершая ничего незаконного. Если бы что-нибудь случилось, приказы всегда можно было отменить.

– Хочу быть как можно ближе к Риму, – заявил он своим подчиненным. Мысль показалась им вполне здравой. Предсказать что-либо было трудно, наместник же проявлял величайшую осторожность. – Еще один гонец? – спросил он у трибунов, пришедших, чтобы доложить о состоянии лагеря.

– Нет, наместник, – ответил Лет.

– Дальше двигать войска нельзя, – продолжил Север. – Придется подождать, зато мы первыми узнаем, что происходит в Риме. Клодий Альбин в Британии и Песценний Нигер в Сирии получат известия куда позднее. Пошлите на юг всадников, пусть вернутся, как только что-нибудь узнают. Это долгое молчание начинает меня раздражать. Моя жена и мои дети по-прежнему в Риме, так же как семьи Альбина и Нигера. Не знаю, как эти двое, но я хочу быть уверен, что с моими близкими все в порядке. Юлия и дети стали заложниками безумного Коммода, а теперь им угрожает всеобщая неопределенность, которая нависла над столицей.

Приложив правую руку к груди, трибуны покинули палатку.

Септимий Север закрыл глаза. Ему представилось прекрасное лицо Юлии. Он испытывал не только душевное, но и телесное томление, скучая по ее узкой талии, упругой груди, нежной коже, по запаху ее свежевымытых волос и пота, выделявшегося, когда они возлежали друг с другом. Конечно, он мог позвать рабыню и утолить свое мужское желание, но с Юлией… с Юлией все было иначе. Она отдавалась ему с неистовостью, с такой страстью, которой он не встречал даже у продажных женщин Востока, наиболее искушенных в своем ремесле. К тому же она была лучше любой наложницы из далеких загадочных краев. Юлия вручала ему свое тело и свою душу, взять ее означало полностью раствориться в ней, она была чувственна, она горела… Что стало с ней после убийства Коммода? А с детьми?

Септимий открыл глаза. Воспоминания растворились в его тревогах. Юлия горяча, порой даже слишком. Это хорошо в постели, но опасно на римских улицах. Может быть, после смерти Коммода пресловутая отвага Юлии перестанет оборачиваться против нее? Кроме того, рядом с ней Алексиан, муж Месы, а главное – старый добрый Плавтиан. Да, Плавтиан присмотрит за ней и детьми. Ему Септимий Север доверял безраздельно.

– Во имя Кастора и Поллукса! – воскликнул он. Ни никто его не услышал – палатка была пуста.

Неизвестность изматывала его. Как там Юлия?

Дом Северов, Рим Январь 193 г.

Юлия молча смотрела на сестру.

– Ты смотришь на меня, но не видишь, – улыбнулась Меса. – Твой взгляд устремлен в мою сторону, а мысли где-то далеко.

Юлия не отвечала.

– Ну вот! – не отставала от нее сестра. – Ты даже не слышишь, что я говорю.

И она звонко расхохоталась: смех человека, которому неведомы угрызения совести.

– Я размышляю о смерти Коммода, – наконец проговорила Юлия, словно выходя из оцепенения.

– Ясно… да тут и думать особенно нечего, – возразила Меса. – Он мертв, а с ним и все ужасы его правления.

– Да. Но сейчас важнее другое. Ты ничего не понимаешь, как и остальные. Никто не видит главного, сути событий.

– И что же тут главное, сестрица?

– Главное, милая