Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
После ужина они садятся у камина, укутавшись в одеяла, и включают телевизор, но хватает их едва ли на десять минут: потом Энрике всегда просит ее показать фотографии.
Там, в трех огромных альбомах, заключена вся их история – история этой земли и их семьи, и ему никогда не надоедает рассматривать поля, деревья и сад, который обычно виднеется на заднем плане, позади фигур, занимающих Энрике куда меньше.
– Помнишь, мам, что я тебе говорил про канавы? Вот, видишь, раньше они были вот тут, и мне кажется, так было лучше, не знаю уж, когда их перекопали… Ух ты! А это что, дедушка? Вот это красавец, да? Я-то его всегда видел уже постаревшим и лысым.
– Нет, это не дедушка. Или… – или дедушка, чуть не говорит она, но прикусывает язык. – Это дядя Альфредо, хотя, судя по всему…
«Нет, только не сейчас, – думает Чаро. – Потом, когда мы будем жить в доме как из кино. Когда я поднимусь на холм и все будет зеленое, вот тогда я ему скажу, а сейчас нам и других проблем хватает».
– Судя по всему что?
– Да ничего, судя по всему, он был красивее брата, правда же?
Чаро никогда не переехала бы сюда, в этот ледяной полуразвалившийся дом, если б не поддержка ее брата Паскуаля. Он поговорил с Аной, убедил Альфредо, все-все уладил, а в обмен попросил ее лишь об одном, «потому что я должен кому-то рассказать, Чаро, ты должна это знать, и ты старшая, так что…».
– Кто, дядя Альфредо? – Энрике озадаченно смотрит на мать. – Ты мне о нем никогда не рассказывала.
– Потому что он давно уехал, женился на немке и никогда не приезжал. Да, наверное, поэтому. Если честно, я и сама его совсем не помню. – «Не помню того, кто теперь вдруг оказался моим отцом, – думает Чаро, – и твоим настоящим дедом». – Я тебе как-нибудь расскажу, а сейчас пошли спать, а то такой сон нападает в деревне.
Встав с дивана, она чувствует, что уснет сегодня без задних ног, хоть дело тут и не в деревенском распорядке дня.
А в том, что, когда Энрике спросил ее об Альфредо, широко распахнув глаза и слегка приоткрыв рот, он ужасно напомнил ей своего дедушку Паскуаля, который был для Чаро отцом и навсегда им останется.
Но еще тем вечером, в те мгновения, держа в руках старый фотоальбом, Чаро вдруг обнаружила, что способна с нежностью думать об Альфредо, о страсти, которую он пробудил в своей невестке Росарио, о любви, объединявшей их от лета к лету, – и память о Паскуале нисколько не тускнеет от внезапной теплоты, которую вызвал у нее его старший брат, зачавший всех его детей.
Она ложится в постель и мгновенно проваливается в сон, не успев даже задуматься об истинных причинах мучившей ее в последнее время бессонницы.
Они сталкиваются на собеседовании, но впервые они увидели друг друга много лет назад. Хайме помнит это, Консуэло – нет. Он не держит на нее зла: привык, что люди его не запоминают.
В Хайме нет ничего особенного, и потому его частенько не замечают. Он не высокий, но и не низкий, не толстый, но уж конечно, и не худой, у него каштановые волосы, карие глаза и черепаховые очки, а одевается он как и положено парню из самого нижнего слоя среднего класса. Братьев у него нет, только сестра, поэтому испокон веку ему достаются старые шмотки старших кузенов, в основном Энрике, сына тети Чаро, который старше его всего на четырнадцать месяцев, но пока они были подростками, выглядел старше на пару-тройку лет. Энрике всегда был выше и стройнее него, что усугубляло ситуацию, поэтому Хайме до сих пор носит мешковатую куртку, напоминающую ту, которую надевал в школьные годы, чтобы скрыть излишнее натяжение всех рубашек и трещавшие по швам петельки для пуговиц. Из этого до недавних пор и состояла жизнь Хайме – из попыток спрятаться, укрыться, слиться с пейзажем, не привлекать внимания. Именно поэтому нынешний триумф так его поражает.
В течение многих лет табель Хайме прекрасно сочетался с его внешностью. Оценки он получал самые непримечательные, на второй год ни разу не оставался, но часто попадал на переэкзаменовки в сентябре, приводя в отчаяние отца; тот никогда не упускал случая напомнить сыну, как дорого заплатил за свое нежелание учиться, или поинтересоваться, действительно ли тот хочет всю жизнь стоять за стойкой бара. На этот вопрос Хайме никогда не отвечал, но в течение многих лет думал, что именно это уготовано ему судьбой – унаследовать бар отца. Когда он все-таки поступил в университет, поначалу его успеваемость была немногим лучше, чем в школе.
Он выбирает информатику, потому что в пятницу или в субботу вечером, пока его друзья встречаются с девушками, он сидит один у себя в комнате за компьютером и чувствует себя избранным, могущественным, способным на все, хотя никому не отваживается об этом рассказать. Теоретические дисциплины ему по-прежнему не даются, и лишь на последних курсах его талант привлекает внимание некоторых преподавателей. Хайме получает красный диплом и уже после двадцати впервые пробует на вкус успех – он оказывается на удивление сладок.
С тех самых пор вектор его пути прямо противоположен вектору Консуэло, первой красавицы его выпуска, блиставшей на теоретических предметах и не имевшей никаких особых успехов там, где их нельзя было заработать часами зубрежки. Но и этого оказывается недостаточно, чтобы она узнала его на собеседовании, которое Хайме проходит лучше всех остальных кандидатов, и в первый рабочий день она здоровается с ним, как с незнакомцем.
С того самого дня он любуется ею, но даже после первого повышения не решается к ней подойти. А вот после второго – да. Замирая от ужаса, он спускается по лестнице на два этажа, проходит по коридору, уверенный, что все таращатся на него, будто знают, что́ сейчас произойдет, и подходит к столу Консуэло. Та улыбается ему, преувеличенно, изо всех сил.
– Ох, Хайме, прости, я б с радостью сходила с тобой на СИМО[6], но у меня сейчас просто куча всего, даже кофе выпить нет времени, честное слово, понимаешь… У меня сестра замуж выходит и дел невпроворот, все надо подготовить.
Первое, что видит Хайме тем вечером, войдя на ярмарку через специальный вход для аккредитованных специалистов, – это великолепная пара: Консуэло и директор отдела кадров, самый красивый из всей их администрации, самый жуткий бабник и, хотя кризис пока лишь маячит смутной тенью на горизонте, самый главный урод во всей компании. Когда Хайме проходит мимо, они его не замечают: только что целоваться не начинают, стоя прямо посреди прохода. Хайме, не здороваясь, торопливо просачивается мимо них, как раньше. Как поступал всю жизнь.
С того дня он больше не приближается к Консуэло. На работе все уже поняли, какой он умный, и даже сам он начал в это верить и решил вести себя соответствующим образом. Он получает повышение за повышением и лишь смотрит на нее издалека – но только пока она не замечает. Как только это происходит, он дисциплинированно переводит взгляд на любую другую женщину, оказавшуюся поблизости, хоть ему и трудно, завидев Консуэло, отвести от нее глаза.
Так прошло пять лет, и расстояние между их постами измеряется теперь пятью остановками лифта.
Это первое, что приходит в голову Хайме, когда она открывает дверь его кабинета: у него теперь свой кабинет с огромным окном и видом на Мадрид, великолепным даже в хмурое дождливое январское утро, а она по-прежнему сидит в клетушке с пластмассовыми стенами, зажатой среди множества таких же клетушек, в центре большого помещения с окном на лестницу, куда не проникает дневной свет, из-за чего всегда горит электрический. Обычно программисты с первого этажа, обреченные поддерживать
