Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
Поэтому, а еще потому, что умирала от страха, но больше не могла не спать ночами, она дождалась сегодняшнего дня – десятого января.
– Погоди-погоди, забыла название… – ее дочь морщит лоб, прикрывает глаза. – Ты же нам какой-то фильм пересказываешь, да?
Но нет, это не фильм, хотя все они, конечно, видели фильмы с похожим сюжетом: городская семья переезжает в деревню, молодому управляющему угрожает местная мафия, и он прячется на ферме, мать-одиночка захватывает старинный сельский дом… Они и есть городская семья. До того, как ее уволили, она тоже была управляющей, занимала высокий пост, руководила отделом маркетинга в международной фармацевтической компании – летала бизнес-классом, в отелях меньше четырех звезд не останавливалась. Но сейчас ей сорок девять, она не мать-одиночка, а вдова, а ее двое детей уже не маленькие. Но и не взрослые: она по-прежнему их обеспечивает, хотя старший в прошлом году окончил университет по специальности «инженер-агроном» и драматично порвал со своей девушкой. Это одна из ключевых точек ее плана: у ее сына сейчас нет девушки, а еще он инженер-агроном.
– Но мам… Ты не можешь так со мной поступить. – И Чаро, услышав это, еле сдерживает слезы. – Я выбрал эту специальность, потому что мне так хотелось. А дом бабушки с дедушкой… ну да, когда-нибудь надо будет с ним что-то решать, но взять и переехать в эту развалюху, в деревню под Толедо…
Глубоко вздохнув, она рассказывает им правду – со всей бережностью, какую может себе позволить. Ее предложение – это не план «А», потому что плана «Б» просто-напросто нет. Это, в общем-то, и не предложение. Пособие по безработице заканчивается, наследство, оставшееся после смерти мужа, тоже не вечно. Они могли бы жить как раньше, пока деньги не закончатся, а потом выставить дом на продажу и, пока не найдется покупатель, ютиться по съемным комнатам, не спать ночами, питаться только рисом и макаронами и каждый день по шажку приближаться к окончательному краху.
– Эта земля кормила моих бабушку с дедушкой. А до того – их родителей и родителей их родителей. Все они так или иначе справились, лучше ли, хуже ли, иначе мы бы с вами тут не сидели. Земля хорошая – оливковая роща, виноградники, ну что я буду вам рассказывать. Мои братья и сестры разрешили мне пользоваться ею бесплатно пять лет, а дальше, если дела пойдут хорошо, я смогу постепенно выплатить каждому его долю. А если нет… Продать дом мы всегда успеем. Я точно хочу попробовать. Да, дом в плохом состоянии, но зря ты назвал его развалюхой, Энрике. И еще: когда умерла бабушка, Деметрио, их арендатор, позвонил нам и сказал, что решил уйти на пенсию, потому что заболел и больше не может, а у его детей, к сожалению, нет денег, чтобы платить за аренду, то есть они останутся без работы. Я с ними поговорила, они готовы и дальше работать, как раньше. Раньше они продавали урожай кооперативам: те его скупают по дешевке, перерабатывают, фасуют, клеят этикетку и продают задорого. Разве мы не можем делать все это сами? Я специалист по маркетингу…
– По медицинскому, мам, – напоминает ей дочь.
– По маркетингу, – сурово повторяет она. – Сейчас все продают по одной схеме, уж мне ли не знать. Так что, если вы мне разрешите, я вложу в это все деньги от папиной страховой, а если вы против, то только половину.
– Ох, мамуль! – Роса встает, подходит к матери, садится к ней на колени и обнимает ее, будто вернувшись в детство. – Конечно, я согласна, ты меня прости, пожалуйста…
Ее план – не сценарий фильма, поэтому Чаро может пойти на некоторые уступки. Она предпочла бы сдать их мадридскую квартиру, но ее дочь еще учится, так что они приходят к мирному соглашению. Если Роса согласится проводить лето на финке[5] и помогать с сельскохозяйственными работами, она может продолжать спокойно учиться и жить в этой квартире, как и раньше, пока ее мать будет всем заниматься сама, или…
– Я еду с тобой, мам. Можешь на меня рассчитывать.
В решающий момент инженер-агроном не колеблется ни секунды.
Ночью накануне переезда Чаро не спится.
И в первую ночь на новом месте – тоже.
Ей в новинку эта кровать, и холод, и головокружительный деревенский воздух, и ледяные простыни, и свист ветра, что просачивается сквозь щели в оконных рамах, и ночные шорохи и скрипы, и уханье сов, которое будит ее, стоит сомкнуть веки, и от которого волосы встают дыбом.
А еще ей в новинку поведение сына. Тот каждое утро ни свет ни заря уезжает на машине, возвращается к обеду усталый и мрачный, а потом снова уезжает и возвращается лишь к вечеру, иногда довольный, иногда не очень.
– Ну что? – спрашивает она, а у самой ком в горле. – Что ты делал сегодня?
– Ничего особенного, смотрел, что да как. Мы с Деметрио и его детьми объезжали финку, обсуждали, как они работали раньше и что можно сделать теперь.
– И что ты думаешь?
– Пока не знаю, мам. Территория огромная; прежде чем я смогу тебе ответить, мне нужно все осмотреть как следует…
И так в понедельник, во вторник, в среду, в четверг и в пятницу утром. А в пятницу за обедом Энрике наконец говорит ей правду.
– Ну смотри, мам, – начинает он, сидя перед полной тарелкой. – Ты, главное, выслушай меня спокойно и не расстраивайся. Начнем с того, что финка эта очень крутая, возможностей тут куча, но дела на ней вели из рук вон плохо. Деметрио – хороший человек, но понятия не имеет о современных земледельческих технологиях. Половина территории отдана под кормовые культуры, это никуда не годится. Оливковую рощу нужно целиком пересаживать: деревья очень старые, почва истощена. Оборудования не хватает, а тому, что есть, пятьдесят лет, растения посажены плохо, иногда даже не на той стороне участка, о севообороте я уж не говорю. Мне очень жаль, но, если мы хотим сделать все как следует, этот год придется считать потерянным. Надо все переделывать, восстанавливать почву, заново высаживать растения… И нужно очень тщательно все рассчитать, чтобы финка приносила прибыль. Мы это сделаем, мам, у нас точно получится. Вот только… Вот только дом мы пока что отремонтировать не сможем. Мне нужно сейчас разобраться, на какие субсидии мы можем рассчитывать, но я боюсь, пока придется обойтись покупкой парой обогревателей.
Он наконец подносит ложку ко рту.
– М-м-м, вкуснота! На воздухе такой голод напал.
– Но… – Чаро еще не пробовала рагу, ложка в рот не лезет. – Но тогда… Наверное, это все безумие. Наверное, нам надо вовремя сдать назад, вернуться в Мадрид, продать дом…
– Да ты что! – Она смотрит на Энрике, и выражение его лица наконец ее успокаивает. – Вот уж что нет, то нет, безумие – это как раз вернуться. Даже не думай, мам, мы остаемся; дай мне год, всего год, и сама увидишь, поверь мне. К тому же с огородом уже можно начинать. Он, конечно, давно стоит заброшенный, но земля там хорошая. Ее нужно будет взрыхлить, удобрить, но в целом… Если ты готова, завтра можем приступить.
Сорвав свой первый перец, Чаро наконец начинает спать лучше, несмотря на холод, на странные шорохи, которые будят ее посреди ночи, и на капризное уханье сов.
Она наконец поняла: ее первоначальный план и правда был утопическим, как из кино, а ее нынешняя жизнь вовсе не похожа на то, что она себе представляла – мирное и весьма комфортное существование в прекрасном старинном деревенском доме дамы средних лет, которая по вечерам прогуливается по холмам, чтобы развлечь себя чудесным видом на засеянные поля.
Обогреватели не помогли: в доме по-прежнему стоит жуткий холод. Окна тут такие же старые, как мебель, рамы расшатаны и пропускают ветер, как бы она ни пыталась замазать дыры силиконом. Мобильный ловит только на улице, где пока нет ни сада, ни крыльца, вообще ничего нет, потому что улучшения, запланированные ее сыном, высасывают все деньги. По вечерам, поднимаясь на холм, она видит лишь
