Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
Итак, часы первого дня текли легко и приятно.
Вскоре я познакомилась со своими соседями по шезлонгу: справа от меня сидели мистер и миссис Уильям Э. Кларк, слева – мистер и миссис Фредерик Т. Во – пожилые пары из Чикаго. Позже мы сошлись с молодой английской четой – Сирилом Мюрреем и его женой, – и их другом, холостяком по имени мистер Янг, и доктором Мейтландом, судовым хирургом, который был поразительно похож на актёра Милтона Силлса. Все они оказались очень милыми людьми, и мы быстро образовали довольно дружную маленькую группу. Тишина и покой моей жизни на борту, прекрасная погода, комфорт моей каюты, превосходная еда, приятное общение с новыми знакомыми – всё это способствовало тому, что мои дни были наполнены счастьем. Это походило на временный штиль в моём преимущественно штормовом существовании, и впервые за много лет я почувствовала себя отдохнувшей и в мире со всем миром. Я забыла, что была бездомной эмигранткой без гроша в кармане, измученной годами страданий и направлявшейся в неизвестность. Изо дня в день я жила настоящим, абсолютно не думая о прошлом и будущем, ненасытно наслаждаясь каждой минутой удовольствия и комфорта наравне со всеми остальными. Моя каюта была моим домом, точно так же, как и для других пассажиров; я ела ту же еду, что и они; у меня был такой же шезлонг, как у них; я купалась в бассейне, играла в сквош, болтала, смеялась и танцевала. И хотя у меня было всего три платья, я всё равно была прилично одета и выглядела столь же ухоженной, как и все прочие дамы. Во всех отношениях моя жизнь ничем не отличалась от жизни попутчиков. За всё было заплачено, и в ту неделю у меня не возникало никаких забот, ни о чём на свете. Никто не знал, насколько я бедна и что направляюсь преподавать французский в маленький городишко на Среднем Западе, где буду обитать в комнатке в пансионе и "не буду столоваться со слугами", – и потому никто не снисходил до меня, никто не жалел меня, никто не сокрушался о моём бедственном положении. Это было таким облегчением просто радоваться жизни, как и все остальные, так что я всегда буду помнить это затишье в моей бурной биографии с благодарностью и вздохом сожаления, что оно прошло так скоро. Я желала бы навсегда остаться на том корабле, как на волшебном острове, где ужасы прошлого забыты, а страдания будущего неизвестны.
В последний вечер на борту, когда мы встали на якорь в Нью-Йоркской гавани до следующего утра, я обошла всё судно, прощаясь с ним, как со старым другом.
Впервые с тех пор, как мы отплыли, я не могла заснуть и допоздна просидела на палубе, полностью осознавая, что "штиль" позади и назавтра мне вновь придётся столкнуться с мрачными реалиями бытия. Где-то вдалеке звучала популярная песня "Мистер Галлахер и мистер Шин", которую я впервые услышала тут, на борту, в самом-самом начале плавания, и она, таким образом, навсегда стала связана с моим первым пересечением Атлантики. Нелепые слова, которые меня ранее так забавляли, внезапно зазвучали печально и даже трагично, и с лёгким уколом боли я обнаружила, что присоединилась к далёкому хору, доносившемуся откуда-то с той стороны воды, и, слегка изменив припев, пела: "Всё закончилось, мистер Галлахер? Без сомнения, мистер Шин".
"Эй, что стряслось? – услышала я вопрос, заданный одновременно двумя встревоженными голосами, и, подняв глаза, увидела чету Мюрреев, обеспокоенно на меня взиравших. – До нас долетело ваше тихое пение, но голос звучал настолько грустно – даже несмотря на то, что вы пели эту дурацкую песню, – что мы были просто обязаны выйти и посмотреть, что с вами не так. Да и видок у вас тоже невесёлый", – продолжили они, садясь по обе стороны от меня и с тревогой вглядываясь в моё лицо.
"Так что стряслось?" – повторила миниатюрная женщина, похлопывая меня по руке, в то время как её муж, очевидно желая подбодрить меня, со смехом крикнул: "Ну, что бы это ни было, это не очень серьёзно! Ведь трудно представить, что кто-то будет переживать за мистера Галлахера и мистера Шина, хотя, похоже, это вы и делали! Вот же потеха!"
И он был прав: это было именно то, что я делала, чуть ли не оплакивая мистера Галлахера и мистера Шина. Как ни странно, эта песня стала частью моей коллекции мелодий, каким-то образом связанных с различными периодами моей жизни, и всякий раз, как я её слышу, даже по сей день, она чуточку ранит, очень живо напоминая мне о том последнем вечере на борту "Франконии".
Изображение океанского лайнера "Франкония" на открытке трансатлантической компании "Кьюнард Лайн".
Часть Вторая. Уроки французского
Фотография Ирины, упомянутой как графиня Келлер, из статьи в газете Чикаго Трибьюн от 10/01/1926.
Встреча с Нью-Йорком
На следующее утро, 3 июля, я прошла все необходимые формальности, ожидающие прибывающих иностранцев, а затем, уложив свои вещи в два небольших чемоданчика, поднялась на палубу. Здесь, к своему изумлению, я была неожиданно окружена группой незнакомых молодых людей, которых раньше определённо не видела на борту, и те без каких-либо предисловий стали засыпать меня множеством удивительных вопросов:
"Каково ваше точное имя?"
"Как оно пишется?"
"Сколько вам лет?"
"Вы когда-нибудь были замужем?"
"Есть ли у вас дети?"
"Зачем вы прибыли в Соединённые Штаты?"
"Что вы думаете о нашей стране?"
"Как долго вы планируете здесь пробыть?"
"К кому вы едете?" – и так далее, одновременно доставая из карманов маленькие записные книжки и, очевидно, готовясь записывать мои ответы.
"А вы-то все кто?" – наконец удалось по-идиотски пролепетать мне, совершенно сбитой с толку и недоумевающей, что же это, чёрт возьми, за парни.
"Мы? О, мы – пресса, разве это не понятно? – ответили они, во весь рот ухмыляясь моей глупости. – А что, разве у вас на той стороне океана нет репортёров?"
"Репортёры – ах, вот вы, оказывается, кто!" – обомлела я, теперь уж по-настоящему испугавшись, поскольку перед отплытием в Лондоне мне много поведали о жутких атаках американских газетчиков, предупредив, что те буквально заваливают
