Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев
Четвертый сын Якова Витала, Йоселе, во время Гражданской войны уехал в Аргентину; с девятнадцатого века в аргентинской провинции Формоса существовала большая еврейская колония. Московский архивист прислал несколько довольно путаных документов, касающихся пребывания Йоселе в России, но не нашел ничего, хоть как-то проясняющего его планы на Аргентину. Совершенно наугад Митя начал писать раввинам основных еврейских общин Формосы. Многие просто не отвечали; некоторые вежливо писали, что им ничего не известно; пару раз его переадресовали к старикам, еще помнящим прошлое. Только после нескольких месяцев бесплодной переписки, и обычной, и электронной почтой, Митя получил короткий мейл от раввина одного из маленьких городков. Раввин утверждал, что Хосе Витал действительно был хорошо известен в их общине, хотя и в связи с обстоятельствами весьма странными. Однако, чтобы не возвращать хаос в жизнь общины, поднимать эту историю заново он не считал возможным. Митя понял, что у него нет выбора, и в тот же вечер взял билет на Буэнос-Айрес.
« 5 »
Громада Буэнос-Айреса проступила уже в сумерках, чуть впереди. Несмотря на то что самолет довольно долго шел над материком, неожиданно по левую руку снова появился океан; чуть серебристая вода, с высоты казавшаяся удивительно ровной, почти сливалась с серым предвечерним туманом. А утренний гигантский модерн Буэнос-Айреса покорял воображение. Все, что в Ленинграде или Париже было трех- или четырехэтажным, здесь достигало почти высоты небоскребов; ажурный и величественный белый город уходил в небо. Это казалось тем более удивительным, что второпях Митя совершенно не подготовился к полету и мысленно представлял себе приземистый латиноамериканский город, состоящий из крикливых в своей роскоши вилл и бесформенных лабиринтов полуразрушенных трущоб. Но на самом деле здесь все было совсем иначе; в первый день Митя растерянно бродил по циклопическим проспектам, погружаясь все дальше в так и не законченное пространство европейского модерна и почти забывая о еще два дня назад казавшейся столь неотложной цели своей поездки. Ему хотелось остаться здесь хотя бы на неделю, и он уговаривал себя, что должен акклиматизироваться и привыкнуть к другому часовому поясу. Но на третий день Митя все же взял напрокат машину, оплатил номер в гостинице на неделю вперед, лег спать едва ли не в сумерках, приняв снотворное, наспех позавтракал, задержавшись только на чашке крепкого кофе, и в утреннем воздухе, все еще продолжавшем светлеть, выехал на трассу, ведущую на северо-восток.
Оказалось, что открытый им величественный белый город был всего лишь небольшим островом, окруженным почти бесконечным океаном трущоб. Они тянулись на десятки километров, и, повторяя, что должен торопиться, Митя тем не менее несколько раз сворачивал с основного шоссе и начинал петлять по трущобным улицам и переулкам, мимо бездонной человеческой нищеты и беды, мимо однообразия бесформенности и разрухи, казавшейся бескрайней, потом возвращался на шоссе, снова с него сворачивал, говорил себе, что должен торопиться, возражал, что торопиться ему некуда, но где-то к поближе к десяти утра все же начал ощущать, что этот великий, пугающий и покоряющий воображение город остается позади. Отчетливой границы у города не было; просто трущоб становилось все меньше, а пустырей все больше. Постепенно Митя оказался на огромном пустыре, уходящем во все стороны до самого неба. Но это, конечно же, был не пустырь; это была пампа, бурая, серая, зеленая, выстланная пожухшей травой, никогда им не виденная, не обозначенная отчетливо даже в воображении. Еще засветло Митя нашел гостиницу, в которой пообещали присмотреть за машиной и ночью; поужинал; даже попытался уснуть; но ему не спалось. Почти в полной темноте он спустился с крыльца, вышел из гостиницы, медленным, чуть осторожным шагом дошел до конца улицы, оказался на краю поселка и неожиданно увидел то, чего в Буэнос-Айресе он не только не видел, но о чем даже не думал.
Он увидел небо, и это небо было чужим. В Буэнос-Айресе даже ночное небо было переполнено светом города, городскими огнями и их отражениями в облаках, а звезд не то чтобы совсем не было видно, но они скорее угадывались сквозь дымку отражений городских огней, не образовывая никакого видимого рисунка. Здесь же все было иначе. Ночная пампа простиралась до горизонта, почти во все стороны, небо над ней было черным; рисунок звезд – ясным и отчетливым, он покрывал почти все видимое небо. Митя остановился в легкой растерянности. Этот рисунок был чужим, незнакомым, захватывающим дух, и чужими были звезды; Митя даже не знал, как они называются; чужим было само небо. Так могло выглядеть небо где-нибудь на Марсе. Мите показалось, что он узнал Южный Крест; постарался зацепиться за него взглядом и, вроде бы зацепившись, начал вспоминать названия звезд, осваивать это чужое прекрасное небо. Но вскоре он понял, что небо оставалось безымянным и недоступным; высокое небо над пампой, покоряющее путешественника, повергающее в растерянность чужака. «Южный Крест», – неожиданно вслух сказал себе Митя; это было как в романах Жюля Верна. Он смотрел на Южный Крест, вокруг которого раскинулось прекрасное, сверкающее звездами, непроницаемое для мысли величие чужого неба. Явленное, но так и не разгаданное, оно напомнило Мите о величии дерева сфер. В этот момент Митя вспомнил, что находится в четверти шага от разгадки, разгадки той аморфной, плохо выразимой и непостижимой тайны, которая преследовала их на протяжении стольких лет, от разгадки, до которой только ему и удалось добраться. «Кажется, удалось», – на всякий случай поправил себя Митя, но на самом деле в эту минуту он был полон даже не надежды, а почти что уверенности. Он снова выехал затемно и к вечеру следующего дня был в округе Формоса.
« 6 »
Судя по письму раввина, который ему ответил, Митя представлял старым, усталым от жизни человеком. Это оказалось не совсем так. Раввин действительно оказался относительно старым человеком, но его движения были твердыми и отчетливыми, а глаза светились ясным, не замутненным временем огнем. Они встретились в кафе на центральной площади городка.
– Шеер, – сказал раввин. – Рав Шеер.
– Я знаю, – ответил Митя. – Спасибо, что согласились со мной встретиться. Митя.
Они сели, заказали по чашке кофе.
– Здесь когда-то были большие еврейские общины, – продолжил рав Шеер. – Когда в конце девятнадцатого века начались погромы, барон Гирш покупал здесь земли, тогда они стоили совсем дешево, и перевозил сюда евреев из России и Польши. Почти миллион человек. Здесь был целый еврейский мир. Но от него мало что осталось. Многие уехали в Буэнос-Айрес, а многие вообще из Аргентины.
Митя согласно кивнул.
– Спасибо, что согласились со мной встретиться, – снова сказал он.
Рав Шеер внимательно
