Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

– Вы ехали из Формосы всю ночь? – еще более удивленно спросил Митя.

Рав кивнул.

– Хотите позавтракать?

Он отрицательно покачал головой; было видно, что ему важно как можно скорее перейти к тому, ради чего он приехал.

– Я вас обманул, – сказал Шеер. – И это плохо. Точнее, не сказал вам главного. Хосе Витал Гевура был самозванцем.

– Почему вы так думаете?

– Он сам мне об этом рассказал. Вот так, как я сейчас к вам, он неожиданно пришел ко мне домой рано утром и сказал, что хочет исповедоваться. Это было странным. Тогда я еще был совсем молодым человеком и не знал, как в этой ситуации следует себя вести. Попытался отшутиться. Ответил ему, что он ошибся религией. Но Витал был настроен очень серьезно. Старый человек, который пришел говорить об очень важных для него вещах.

– Вы его выслушали?

– Конечно. Хотя сначала я ему ответил, что в иудаизме нет тайны исповеди. Но он лишь нетерпеливо покачал головой. Объяснил, что ему важно рассказать, а потом я могу пересказывать это кому угодно – хоть соседям, хоть газетчикам. Не знаю, насколько он действительно имел это в виду.

– И кому вы рассказали?

– Никому. Вы первый человек, которому я об этом рассказываю. Вы его родственник. Кроме того, вы уже рассказали мне об этой истории так много, что в любом случае теперь я ваш должник. Вы не хотите услышать главного?

Митя заколебался. Он поймал себя на странном ощущении, что почему-то действительно не хочет. Вероятно, долгие годы он шел к этой минуте, но теперь не чувствовал ни ликования, ни облегчения, ни даже простого любопытства.

– Хочу, конечно, – ответил он.

– Дон Хосе Витал считал, что то, что он тоже называл «ключом» и что, судя по всему, в ваших документах фигурирует как запечатанный конверт, относящийся к сфере Гевура, должно было достаться именно ему. Что он подлинный преемник своего погибшего во время погрома отца-каббалиста. Я принес с собой его дневник. Там много странного. Сейчас я вам покажу. Хосе Витал даже иногда писал о себе как о el desdichado, хотя, вы же, наверное, знаете, по-кастильски так не говорят. Но, видимо, для него это было не так уж важно; скорее всего, он ощущал себя таким вот немного литературным героем, поэтому и вел себя так, как он себя вел, к изумлению, восхищению и ужасу общины. В то утро, когда он пришел ко мне исповедоваться, Витал сказал, что когда-то, наверное еще в России, решил жить так, как если бы все сложилось правильно и этот ключ к сфере Гевура он бы действительно получил. Но, как мне кажется, это было жестом отчаяния. Отсюда и эти его дикие скачки, участие в стычках, бравады, мечты об освобождении мира, романы с креолками, возможно даже попойки и публичные дома. Мы же не знаем, как именно он представлял себе ту насыщенную, полную смысла жизнь, которой его лишили.

Митя кивнул. Он слушал чрезвычайно внимательно.

– Возможно, именно этому он и учил Че, – продолжил рав Шеер. – Или они просто сошлись на почве похожего мироощущения. Когда Че убили американцы, Витал был полностью сломлен; он очень его любил. Мы все его любили. Наверное, поэтому он и пришел ко мне исповедоваться. В то утро Витал называл себя фальшивкой, обвинял себя в том, что собственной поддельностью и своей поддельной фамилией заразил того, кто действительно был настоящим, безо всякого ключа, у кого был шанс сделать мир лучше. Он долго верил, что над каждым шагом Че горела сфера Гевура; но потом его расстреляли наемные американские убийцы и закатали в бетон взлетной полосы.

– А вы? Что вы об этом думаете? – спросил его Митя, почти дословно повторяя свой вчерашний вопрос.

– Я старый человек. Наверное, уже очень старый. Как вы понимаете, в этой стране я видел много романтиков, но почему-то почти все они либо быстро погибали, либо еще быстрее оказывались на службе у негодяев.

Митя продолжал внимательно на него смотреть.

– Вы когда-нибудь видели схему дерева сфер? – спросил рав Шеер.

– Да.

– Понимаете, в ней все уравновешенно, ипостаси Бога не могут обладать бытием, отделимым от бытия Бога, а гармония дерева сфер – только часть божественной гармонии.

– Но мир далеко не гармоничен, – возразил Митя. – Уродлив, жесток, а часто и страшен. Часто очень страшен.

– Вот именно поэтому на схеме дерева сфер Сфера стойкости уравновешена Сферой милосердия. Как мне кажется, не как человеческие качества, а именно как сферы божественной природы они невозможны друг без друга. Человеческие качества лишь отражения; они могут компоноваться по-разному. Я не знаю, что было в том конверте, может быть просто память о видении, хотя возможно, что нет, какие-то мистические указания там могли быть, но, как мне кажется, ключом к Сфере стойкости это быть не могло. Особенно тайным ключом. Без милосердия стойкость бесцельна, а без стойкости милосердие не способно противостоять злу. Но для понимания этого не нужен никакой ключ. Так что я думаю, в том письме было что-то другое.

Несмотря на то что слово «ключ» он впервые услышал только несколько месяцев назад, Митя не мог решить, согласен ли он с равом Шеером. То, что он сказал, было убедительным, судя по всему – глубоко и долго продуманным, но, как Мите продолжало казаться, в этом все равно не хватало чего-то очень важного.

– В любом случае, – ответил Митя, – этого мы уже никогда не узнаем. Их четвертый брат, Абрам, погиб в начале Первой мировой; и, как мне кажется, учитывая все то, что происходило в тех местах впоследствии, обшаривать в поисках старого конверта окрестности Танненберга или Мазурских озер будет делом несколько бесперспективным.

– Мне кажется, что ваши мысли направлены в ложном направлении.

Митя удивленно посмотрел на рава.

– В своем дневнике Хосе Витал иногда упоминал погибшего Абрама. Часто с любовью, часто с болью и жалостью. Как мне показалось, из всех братьев он был ему особенно дорог; и им он особенно восхищался. Тем не менее, судя по дневнику, Хосе Витал никогда ему не завидовал. Никогда не писал, что Абраму досталось что-то такое, чем он не должен был владеть по праву. Там есть еще одно странное место, где Хосе Витал пишет, что, уходя на фронт, Абрам сказал ему, что надеется, что Сфера стойкости будет хранить всю их семью и что он еще увидит эту сферу собственными глазами. Я не знал, что он погиб так быстро.

Митя кивнул. Сосредоточенно опустил глаза.

– Что вы хотите сказать? – спросил он. – Вам известно о существовании пятого брата? Или в дневнике есть нечто, что наводит на такие подозрения?

Краем глаза он продолжал торопливо изучать дневник.

– Не торопитесь, – сказал рав Шеер, заметив Митины манипуляции. – Я отдам вам дневник. Так что у вас еще будет время прочитать его внимательно.

– Я его не возьму, – отказался Митя. – Он был отдан именно вам.

– Он достался мне случайно. Там большие куски по-русски, так что мне пришлось разбирать его еще и со словарем. И почерк у Витала был не лучший.