Гейша - Лиза Дэлби
Вопреки всем правительственным ограничениям промысел Понтотё шел в гору, а сочетание в нем юдзё, гейш и неуклонно растущей численности так называемых проституток-любительниц сделало квартал настоящим раем для повес и распутников. Отряд нелегалок-любительниц, по мнению историков, поначалу формировался из жен и дочерей проживающих здесь лодочников: пока мужья и отцы ходили на баржах в Осаку, женщины принимали клиентов. Поскольку в обычные дни домохозяйки постоянно занимались разжиганием очага и заготовкой угля, для большей привлекательности им приходилось обильно пудриться, чтобы скрыть на лице следы сажи. Белая пудра (хаку), предположительно, породила прозвище таких «любительниц»: хакудзин. У этого слова есть и более широкая основа для фонетического каламбура, связанная с парой антонимов курото (что значит «профессионал», где куро – черный) и сироте («любитель», где сиро – белый). Как бы то ни было, хакудзин составляли группу самых дешевых жриц любви, работавших от случая к случаю. Для Понтотё они стали уникальным явлением, вплоть до начала двадцатого столетия сохранившимся в регистрационных актах и различных объявлениях от театральных афиш до приглашений на танцы.
Таким образом, к 1840 году в Понтотё и других аналогичных кварталах Киото сложился своеобразный стиль жизни. Даже будучи строго регламентированным, он оказался плодородной почвой для произрастания новых форм и жанров в литературе, музыке и изобразительном искусстве. То же происходило и в других крупных городах, и ярче всего – в столице феодальной Японии Эдо.
Писатель начала XIX века Такидзава Бакин упоминает такую деталь в зарисовке жизни кварталов сладострастия вдоль реки Камо: каждый вечер по широким берегам реки, словно грибы, вырастали крошечные хибарки, а на рассвете, когда ночные развлечения заканчивались, хибарки исчезали. А вот что у Бакина говорится о самом Понтотё: в тамошних гостиницах можно было нанять женщину на месяц. За двойную плату номера постоялец получал еду, выпивку, обшивание, починку и «обслуживание на подушке». Но женщины, которые занимались обслуживанием на подушке, по словам Бакина, не были официальными проститутками, и, в отличие от таю и тэндзин (куртизанок высшего разряда), носивших шелковое белье, у этих вульгарных дам под платьем вообще ничего не было! «Это быстро начинает надоедать», – жалуется писатель.
Разгул сексуальной вседозволенности в конце концов побудил власти наложить полный запрет на все подобные шалости. В 1842 году вышло несколько актов, названных реформой Тэмпо и направленных на исправление морали. Литература подвергалась жесточайшей цензуре, скабрезности выжигались каленым железом, юдзё лишались гражданских прав одной фразой кодекса: «Всем куртизанкам предписывается найти другую подходящую работу». Складывалось впечатление, будто общественная мораль упала до самого низкого уровня. Оставшиеся без работы владелицы борделей все следующее десятилетие беспрестанно ходатайствовали о возвращении отнятых лицензий, но безуспешно.
Гостиницы и чайные домики оказались в крайне трудном положении и не сумели бы выжить, если бы не одна умная официантка по имени Хайзэн (что означает «обслуживание стола»). В то время на стол в чайных домиках подавали специально нанятые мужчины. Упомянутая девушка решила научиться этой профессии, после чего стала законодательницей новой моды: повсюду в качестве подавальщиц теперь нанимали женщин. Когда гость говорил: «Позовите Хайзэн» (буквально: позовите накрыть на стол), появлялась женщина, составлявшая ему компанию как во время еды, так и после нее. Таким образом Понтотё вышел из положения и удержал клиентов.
Политика и покровительство
Наконец в 1851 году правительство смягчилось и вернуло четырем кварталам развлечений ранее отнятые лицензии. При этом, однако, оговаривалось, что те, кто займется увеселительными делами вне установленных пределов района, будут строго наказаны. Метания властей, которые то выдавали лицензии, то отбирали их, свидетельствуют о неспособности чиновников разобраться с проституцией в стране: с одной стороны, официальная мораль требовала закрытия борделей, с другой – нельзя было не признать естественность человеческих потребностей, которые к тому же можно (а значит, нужно) контролировать и облагать налогами.
Не последнюю роль в попытках поставить вопросы общественной морали под свой надзор играла заинтересованность властей в том, чтобы получить возможность следить за подозрительными элементами и знать, где их легко отыскать. Заведения для развлечений и удовольствий всегда служили прибежищем разнообразным уголовникам, а с 50–60-х годов девятнадцатого столетия – и политическим заговорщикам. Можно нередко услышать, что планы свержения сёгуната Токугавы, приведшие к восстановлению в Японии императорской власти, задумывались мятежными самураями именно в чайных домиках Гиона.
Некоторые из организаторов ставшего успешным заговора против сёгуната впоследствии женились на возлюбленных гейшах из Гиона. Они привезли своих жен в Эдо, который с тех пор стал называться Токио (Восточная столица), и бывшие гейши в качестве супруг государственных лидеров обрели большое влияние. Надо сказать, что гейши Понтотё в те времена были в числе тех, кто желал сохранить существующий строй и поддерживал сторонников сёгуната. Но говорит это не столько о настроениях в самом Понтотё, сколько о том, что каждой общине гейш покровительствовала своя политическая группировка. Откровенные разговоры клиентов, идущие в присутствии гейш и сегодня, означают, что у каждого политического лагеря есть излюбленные заведения, куда чужаки не допускаются. Неписаный кодекс чести гейш не позволяет разглашать услышанное, но зачем рисковать?
Как бы то ни было, частичное послабление проституции в 1851 году снова отменили в 1855-м. Всех жителей Понтотё собрали в ближайшем храме и сообщили, что, хотя магистрат сожалеет о причиняемых гейшам неудобствах, все проститутки должны собрать вещи и готовиться к очередной депортации в Симабару, где им и место. И снова у жриц любви было два пути: отправляться в Симабару или уходить в подполье. В ход пошли оба. Четыре года спустя район Нидзё-синти опять получил разрешение на открытие публичных домов, и в Понтотё появились новые чайные домики. Оттуда ведет свое начало «Даймондзия», материнский дом современного «Дай-ити», отпочковавшегося в первом десятилетии XX века.
Золотой век
Шестидесятые годы XIX столетия стали своего рода золотым веком гейш. Атмосфера непринужденности, создаваемая гейшами, резко отличала чайные домики от борделей Симабары. Куртизанки выглядели устаревшими и потрепанными в сравнении с гейшами, которые одевались по последней дамской моде, а часто и выступали законодательницами стиля. Если обитательниц публичного дома интересовали только деньги[12], то у гейши была душа, она могла быть преданным другом и умела ценить галантность. В то время в общественном плане все большее значение приобретали вкус женщины, ее изящество и благородство, и у обитательниц чайных домиков все это было. Рискуя жизнью, гейши Киото спасали любовников,
