Каин - Злата Черкащенко
Я усмехнулся сам себе.
– Не бойся, гекко. Как вы говорите? Бешеная собака долго не живёт.
И, расправив плечи, пошёл вперёд, запевая одну из огневых песен. Цыгане подхватили припев, мой новообретённый тенор растаял в вечном «лай-лай-ла», а я вскинул одну руку, другую опустил на пояс и стал плясать на месте, стуча каблуками.
Остальные пошли кругом, и из вороха юбок выделилась красная. Нонка решила поступиться величавостью, наклонялась, расставив руки, вертелась, затем встрепенулась и пошла, танцуя, на меня. Я опустился на колени, а она кружила вокруг, красивая, кружила, играя юбкой, нагнулась да опалила сухие губы рваным поцелуем. Затем поднялась, вскинула руки и двинулась назад, сладко глядя из-под опущенных ресниц, явно желая, чтоб я полюбовался её грудью.
Музыка завертелась по спирали, Нона вспорхнула в сторону, я глянул поверх чёрных голов и тут же вскочил. На крыльце стоял Антал. В его глазах сквозили удивление и какая-то другая эмоция, которую я не узнал, но, чем бы она ни была, принял. Яркие всполохи носились на периферии. Деньги, которыми он пытался подкупить меня, жгли кожу сквозь одежду. Кто-то поднёс чарку, я выхватил её из чужих рук и стал пить, не отрывая взгляд от фигуры отца. Алая кровь винных ягод стекала из уголка губ, капала на грудь и рубаху, голова запрокинулась, глаза закрылись. Открыв их, увидел, что Антал уже ушёл, оставив распахнутую дверь, а я бросил бокал под ноги и дальше плясал до упаду, пел до хрипоты.
Когда голова совсем отяжелела от вина, опустился за стол, так и не убранный со двора после последней попойки отца с приятелями. Проникновенный голос Пашко донёсся до меня как сквозь толщу воды:
– Может, хватит?
Ладонь попыталась заботливо отнять очередную чашку со спиртным, но я удержал её, пододвинув обратно.
– Ты слышал о том, как живут волки в лесу?
Друг отрицательно покачал головой.
– А я слышал. От охотника в таверне. В стае волков, как и в табуне, есть доминирующий самец. Он всё время соперничает с остальными за главенство, право на самку и потомство. Ему достаётся всё, остальным – ничего. Его жизнь проходит в борьбе. – Я щурил глаза, но стол и кружка всё равно расплывались в вечернем свете. – Сын вожака, если он станет достаточно сильным, непременно сойдётся с отцом в смертельной схватке и свергнет его. Говорят, единственный способ избежать такой участи – убивать собственных детей. Ужасно, правда?
– Если достойно веры. К чему ты это?
– Да так. Просто очень грустно оттого, что появлением на свет я обязан тому, кто мог бы убить меня… и кого, вероятно, убью я.
При этих словах Пашко с хлопком опустил руку, заставив меня сфокусировать взгляд и поднять голову, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.
– Откуда такие мысли, Каин? Это грех!
Я вцепился ему в плечи, поднимаясь.
– Поверь, я не собираюсь делать ничего плохого, но скажи, ты разве никогда не думал об этом?
– Нет. Даже когда видел, как мой собственный отец избивал Чаёри, – ответил он, вырываясь. – Никогда. Слышишь? Никогда!
И бросился прочь. Раскаты музыки ударяли прямо в уши. Потеряв опору, я зашатался, хватаясь за голову, которую пронзила резкая боль.
– Заткнитесь!.. Все… Мне плохо… – прошептал, падая на чужие руки.
Кто-то поддержал меня. Я не различил их лица, но улыбнулся, поднимаясь.
– Как я люблю вас. За вашу надменность, голь и нищету, мерзость, пьянство! – Вынул из кармана ассигнации и, бросив на землю, крикнул, пошатнувшись: – Вот вам, грязные животные!..
В глазах у меня потемнело, и я зашагал прочь.
Хорошо лежать! Тепло и спокойно, словно тебя обволакивает вода. Она заложила глаза, нос, рот… Теперь ничего не нужно: ни смотреть, ни дышать, ни говорить. Благодатное онемение… Мир с самим собой, а других нет. Их не существует… Но какая-то незримая сила толкает тело вверх. Хочешь бороться, но не находишь сил сбросить оцепенение, становящееся тягостным. А поверхность всё ближе, и вот голова поднимается на свежий воздух. В этот переходный момент, между водой и небом, мышцы начинают подёргиваться, веки – трепетать, разум же ещё дрейфует, слушая шёпот моря. Он говорит: «Есть мир, где можно родиться от луча света, порыва ветра, сойти на землю в облаке или восстать из лона тьмы. Есть такой мир. Должен быть. Потому что происхождение от плоти делает нас уязвимыми. Да…»
Я поднялся с сухой травы, стараясь смахнуть с сознания заволокший его туман. Воспоминания о прошедшем дне ускользали песком сквозь пальцы. Не привиделась ли мне ссора с Анталом в пьяном угаре? Передо мной расстилалось какое-то поле, виднелся лес неподалёку. Ощущения по всему телу были такие, словно меня кто-то избил и бросил здесь умирать.
Встав на ноги, тут же схватился за голову в бесплодной попытке унять пульсирующую боль. Привычным жестом откинув спутанные пряди волос от лица, я с досадой оглядел любимую рубаху. Она нравилась мне тем, что рукава на предплечье перехватывались двумя бархатными нашивками; теперь она помялась, теперь её расцвечивали красные пятна! Я отряхнул с жилетки и брюк комья земли и побрёл куда глаза глядят, лишь бы не домой.
Позади раздался стук копыт. Оглянувшись, я увидел, что по полю галопом скачет лошадь. Верхом – мой заклятый друг сидит, куражится. Объезжая меня, Камия пропел насмешливо:
– Кай – графский сын, говорят! Каин – цыганское отродье, говорят!
Голова раскалывалась: я устало вздохнул.
– Чего ты хочешь, Камия?
– От тебя? Ничего. Разве что душу, если она у тебя есть.
Так он сказал, спешившись, и встал передо мной, нагло кичась превосходством в росте. Я равнодушно наблюдал, как ветер трепал его годами не чёсанные вихры, грубые, как конский волос.
– Вот мы с тобой и вышли в поле. Убьёшь меня?
– Зачем? Ты не брат мне.
Камия ухмыльнулся звериной улыбкой, похожей на оскал, и, подойдя вплотную, молвил:
– Больше не ездишь с нами в город. А ведь я ещё не сказал последнее слово.
– Говори теперь.
Он хмыкнул, резко выдохнув через нос, так что я ощутил дуновение на коже. Захотелось отойти, брезгливо скривив губы. Вместо этого я склонил голову, усмехаясь, и, вновь встретившись с ним взглядом, покачал головой:
– Ты стал отвратителен моей душе.
– Отчего ж не уходишь? Или тебе, как отцу твоему, настолько нравятся наши женщины, что ради них готов стерпеть столь мерзостное присутствие?
Я сдвинул брови.
– Тем вы и живёте. Продаёте друг друга, как лошадей. Как земля вас носит?
– А она любит нас, земля, – ответил Камия, сощурив глаза свои.
Подошёл к коню и, схватив его за гриву, ловко вскочил, сев верхом… просто живое продолжение лошади! Я не умел так.
– А теперь вот что, – сказал он, пока конь резвился под ним, – отныне не становись у меня на пути. Хоть ты и не знал, когда мы были детьми, видит Бог, я любил тебя как брата. Но ты возвысился надо мной, а этого я не прощаю.
Затем со всей дури ударил по бокам лошади и с диким криком умчался вдаль, оставив далеко позади и меня, и сгибаемый ветром ковыль.
Глава IX
Не помню дня суровей и прекрасней…
Макбет
Настал День святого Мартина – престольный праздник, который чешские дети ждут весь год. Я тоже ждал его, но для меня он начался совсем не по-праздничному. Антал, никогда не проявлявший склонности к сентиментальным традициям, озаботился так называемым сплочением семьи. Происходило это «сплочение» более чем по-бюргерски – с помощью совместных трапез. В то утро, как и ранее, мы трапезничали в полной тишине. Говорить было не о чем. Нас ничего не связывало.
Давно разделавшись с кнедликами, я недовольно тыкал вилкой в холодный ростбиф и искоса поглядывал на отца с Мари, поджидая момент, чтобы улизнуть. Антал, любивший плотные завтраки, варварски уничтожал утку с квашеной капустой. Залив съеденное изрядным количеством шампанского, он медленно откинулся на спинку стула и, расстегнув нижние пуговицы жилета, проговорил:
– Надо
