Каин - Злата Черкащенко
Заметив, куда направился Камия, я бросился ему наперерез и, оказавшись в подворотне, прислонился к каменной стене. Вскоре гулкий отзвук бега по брусчатке раздался и стих рядом со мной.
– Поджидаешь? – спросил он, тяжело дыша.
– То, что ты сказал: «Оба мы в этой грязи…» – Я взглянул на него. – Это неправда. Я не такой, как ты.
Камия поднял голову, откинув кудри от лица.
– Я покажу тебе, какой ты на самом деле, – сказал он. – Сегодня, на Конской площади…
Потом запустил руку в один из многочисленных потайных карманов и извлёк из него маленький свёрток тонко скрученной коричневой бумаги вместе со спичкой.
– Смотри. Я припас это для тебя. Табак дорогой на вид. Там была только одна…
– Ничего не изменилось, – прервал я его. – Я ненавижу тебя.
Мгновение он смотрел на меня непроницаемыми чёрными глазами, а потом, небрежно пожав плечами, ответил как бы между прочим:
– Я тоже себя ненавижу.
Зажёг спичку о ноготь, затем протянул мне самокрутку просто и словно нехотя. Так иногда подают милостыню на паперти. Я посмотрел на него с недоверием, но предложенное взял, наклонил голову к крошечному огоньку в его руках и затянулся, откинув голову, пуская дым к небу. Вдруг… это было как вспышка. Рука отняла сигарету от потрескавшихся губ. «Я тоже себя ненавижу» – только теперь до меня дошёл смысл слов. О, Камия…
– Что-то не так? – в голосе прозвучала насторожённость.
Шаг, ещё один и ещё. Нервно отбросив самокрутку на землю, я круто повернулся на каблуках и помчался прочь.
– Эй, я тоже хотел попробовать! – воскликнул Камия, когда я уже бежал между зданиями, подставив лицо ветру.
Улицы, тупики, тротуары. Догнал меня лишь дикий хохот и крик: «Нож тебе в спину!» Улицы, тупики, тротуары… Тротуары…
Подбежав к жёлтой башенке Староместской ратуши, я перешёл на шаг, сделав вид, будто рассматриваю площадь, резко повернул за угол и налетел на случайного прохожего. Когда мы отдалились друг от друга, удалось разглядеть его. Он был смешон: запакован во фрак с белым воротничком, явно натиравшим морщинистую шею. Блестящий чёрный цилиндр слетел на затылок. Увидев меня, господин побагровел от злости и занёс надо мной трость.
– Неужели вы ударите меня этой палкой, благородный пан? – говорил я, качая головой и жестикулируя растопыренными пальцами, словом, кося под дурачка. – А как же распятие у вас на шее? Неужто вы не знали, что цыган украл один из гвоздей, приготовленных для Христа, и за это Господь дозволил нам многое? Будьте же христианином!
Видимо, важному дворянину не с руки было дальше возиться с такой дрянью, как я, поэтому он схватил меня за шиворот костлявыми пальцами и толкнул в сторону:
– Прочь, цыганское отродье!
Я пропустил это мимо ушей. Его кошелёк в любом случае был в моём кармане. Заметив ребят, машущих мне с другой стороны улицы, трусцой перебежал к ним через дорогу. Камия уже был там, встретив меня словами:
– Я впечатлён.
Посчитав это издёвкой, я прошёл мимо, бросив ему:
– Знал бы ты, как я ценю твоё мнение.
Он присвистнул.
– Даже так? Что ж, разве такой дохлый пёс, как я, достоин того, чтобы сказать спасибо? Ты не меняешься, но ведь и я тоже, – сказал Камия и, обогнав меня, встал впереди, театрально вскинув руки. – Мы с тобой против всего мира и друг друга тоже, ведь я, – он ударил себя кулаком в грудь, – некоронованный король этих переулков, а ты – второй после меня. Наши владения – грязь, побитые улицы и вседозволенность! Но разве это не прекрасно? Поклонимся же барскому сыну!
И склонился в насмешливом поклоне. Остальные неуклюже подражали ему. Я стоял прямо и смотрел на того, кого знал всю сознательную жизнь. Что положило начало ненависти между нами? Его чёрные глаза сверкали, когда он глядел на меня снизу вверх. Они говорили: «Ты видишь, старинный друг? Я готов на колени стать перед тобой, лишь бы быть уверенным, что ты заплатишь за это в сто крат».
Камия резко повернулся и шикнул на ребят, которые, думая, что участвуют в шутке, начали хихикать. Я растерянно посмотрел на них и нервно провёл по волосам рукой, которая отчего-то начала трястись. Только сейчас почувствовал, как напряжено было моё тело. Камия сказал, что мы пойдём на Конскую площадь: остальные, даже не дослушав его, с криками и гиканьем понеслись, но, прежде чем он присоединился к ним, я перехватил его руку и спросил тихо:
– За что это было?
– За высокомерие, – отчеканил Камия.
На мгновение мне показалось, что он шутит, но уголки его рта были опущены. Он выразительно опустил взгляд на мою ладонь, что сжимала его предплечье. Мне осталось только отпустить, мучительно пытаясь понять, кто из нас хуже.
Мы попадали из Старого в Новое Место в один удар сердца. Бежали, не думая о конечной цели, не замечая ничего вокруг, всецело отдаваясь действу. Бег высвобождает душу, я это точно знаю. В нём нет пределов, нет барьеров рассудка, нет чувств. Становишься чистой эмоцией, оголённым нервом. Возможно, если бежать достаточно быстро, можно превратиться в звезду…
На Пршикопе наша ватага чуть не попала под колёса двуколки. Извозчик резко потянул за поводья, крикнув зычно:
– А ну-ка, собачьи дети!
И стегнул кнутом замешкавшегося паренька, который долго ругался на цыганском вслед удаляющемуся экипажу, прежде чем нагнать нас.
Вот она – площадь Святого Вацлава, наша детская площадка! На ней мы сбывали краденое и устраивали жестокие игры. В народе она всё ещё была известна как Конская площадь: более подходящее название. На рыночных площадях всегда стояли шум, крик, ругань, нередко доходило до драки. Тогда не снесли ещё Конские ворота, по-прежнему смывали пыль с лошадей в грязном ручейке, а нечистоплотные торговцы продавали всякую дрянь. Ад оставался адом перед каменным взором святого князя, чьим именем окрестили эту выгребную яму.
Мы были ещё дикими после бега и локтями прокладывали себе дорогу через зловонную толпу, суетящуюся меж прилавков. Под ногами поверх булыжника мешались грязь, песок, лошадиный навоз и что-то мокрое. Когда добрались до центра, где было свободнее, со стороны раздались чьи-то визги и мужицкая брань.
– Ловите бестию! У, воровка!
Из гущи толпы как ошпаренная выскочила чёрная кошка и, очень странно, как-то рывками побежав нам наперерез, попала прямо под ноги Камии, шедшего впереди. Тот резко ударил её под рёбра, так, что она отлетела вперёд на несколько шагов, провёл рукой от голени до икры и зашипел от боли.
– Падла!
Кошка лежала там же, куда приземлилась при падении, и тяжело дышала, высунув язык. Половина её бока была безволосая от ожога, голова представляла из себя уродливое месиво, в котором едва угадывалась морда, а одна из лап болталась свободно, держась только на коже. Я сразу понял, что она издыхала от боли и истощения, и, незаметно достав нож, пошёл вперёд, чтобы перерезать ей глотку. Камия рукой преградил мне путь, сказав коротко:
– Я сам.
Подошёл к ней и начал ощупывать потайные карманы в жилетке. Со спины не было видно, что он достаёт. Один из мальчиков, самый младший, спросил робко:
– Что ты с ней сделаешь?
– Подожгу, – ответил он, как само собой разумеющееся.
– Почему?
Камия повернулся к нам лицом, когда в его пальцах уже танцевало крошечное пламя.
– А почему нет? Если я так хочу.
И бросил спичку.
Мы бежали вокруг него. Лица перекошены дикими улыбками в свете огня. Быстрее. Подпрыгивали ввысь, бились о землю в пыли, выгибались так, как только детское тело может изогнуться. И выли. Выли, как черти в аду. Быстрее.
