Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

« 4 »

– Если тебе только сейчас рассказали, – ответила Инночка, насмешливо на него глядя, – то друзей у тебя как бы и нет. От слова вообще.

Митя театрально развел руками. В ту же секунду ощутил, как нелепо выглядит. Спросил себя, с каких это пор он так себя ведет.

– Да мне, собственно, по сараю, с кем ты там ебешься, – сказал он. – Хотя большее дерьмо, конечно, найти было сложно.

– А мне нравится.

– На вкус и цвет.

Инночка поняла сказанное и даже поперхнулась.

– И давно? – спросил Митя.

– Я, собственно, не переставала.

– То есть когда мы с тобой женились, ты уже?

– Я и раньше.

Даже для всей этой ситуации услышанное все же было дополнительным и неожиданным слоем дерьма, и Митя не очень понимал, что с этим делать. Он посмотрел на чуть влажные разводы на столе; в них отражались мелкие искры солнца. Искры чуть переливались. Поднял голову, внимательно посмотрел на Инночку.

– Спрашивать тебя про твои жизненные принципы, конечно, бесполезно? – все же поинтересовался он.

– Я свои принципы никогда не скрывала. В жизни каждый за себя.

– Но я как-то не думал, что это относится…

– А надо было думать. Никто никому ничего не должен. И я тебе тоже.

– Это отличная мысль.

– И очень помогает в жизни. Хотя вообще-то я думала, что ты знаешь. Но ты же живешь по коду, который ты сам для себя и придумал.

– В каком смысле?

– То, что ты называешь «честью», – простое отсутствие психологической гибкости. И такую гибкость в себе тоже можно развить.

Митя молчал.

– Так и быть, могу дать тебе совет, – продолжила она.

Он равнодушно пожал плечами.

– Как я тебе уже сказала, ты человек негибкий, а значит, слепой. У таких, как ты, нет будущего. Так что не обольщайся. Особенно по части своего морального превосходства. Но изменить себя ты еще можешь.

Митя продолжал молчать и смотрел, как, опустив голову, Инночка изучает свои тщательно наманикюренные и накрашенные ногти.

– И что мне с тобой теперь делать? – спросил он.

– Будем вместе работать над спасением брака, – неожиданно серьезно ответила она.

– Что?

– Перестану я с ним трахаться, обещаю. Он правда никакой. Это же от скуки. И чтобы ты меня заметил. А мы с тобой пойдем к семейному психологу. Супружеская измена – верный признак того, что в отношениях есть проблемы.

– Вот я сейчас не могу решить, – объяснил Митя, – съездить тебе по морде или нет. Будет синяк.

– А почему сомневаешься? Синяка боишься?

– Я женщин никогда не бил. Думаю, уже поздно начинать.

– Ну ладно, тогда как знаешь. Как ты сам сказал, на вкус и цвет. Значит, будем работать над браком по-другому.

– Знаешь, как мы поступим? – сказал Митя, снова чуть подумав. – Я вот думаю, а пошла бы ты на хуй.

Инночка пожала плечами и встала.

– Как знаешь, – повторила она почти спокойно и едва ли не довольно, – тебе же будет хуже.

Теперь, хотя бы для порядка, надо было поговорить с этим Гришей, и вот разговор с ним получился значительно более занимательным. Гриша назначил его днем в шумном и людном кафе.

– Боишься, значит? – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал ему Митя.

– Я не полный дурак, – ответил Гриша, – как ты знаешь. – Потом объяснил: – Нет у меня резона подставляться, сам понимаешь. А так, если ты в драку, то у меня полно свидетелей. И оттащат. Максимум поцарапаешь. А тебе статья.

– Именно что дурак, – сказал Митя. – Ты же знаешь, я на хезбалонов по Ливанским горам охотился. Если бы я решил свести с тобой счеты, твой труп еще лет двадцать бы искали. Да и не под горячую руку. Так что успокойся. Ничего тебе не грозит.

– А что же так?

– Зачем мне это? Да еще из-за такого, как ты. Чтобы потом жить в страхе, что однажды утром менты постучат и скажут: а на тебя тут трупец всплыл.

Гриша внимательно посмотрел на него.

– Врешь ты все, – сказал он. – Не мог бы ты меня убить. Ни из мести, ни в состоянии аффекта. Просто не мог бы. И именно в этом твоя проблема. А я бы мог, если бы знал, что не найдут и не поймают. А еще, – добавил Гриша, – потому что я для тебя никто. Я же это помню еще по Питеру. Все-таки думаешь, что я дурак? Думаешь, я ничего тогда не видел? Не понимал? Ты же на меня смотрел как на ходячую кучу дерьма. Даже если бы я вдруг стал владельцем банков Ротшильдов, для тебя этой кучей дерьма я бы так и остался.

Он остановился, выдохнул.

– А как ты тогда на меня смотрел, когда в Ливан уходил? Я все помню. Никогда твой взгляд не забуду. У тебя даже обиды не было, что я остаюсь мешки сторожить и баб трахать. Потому что ты думаешь, что есть дорога для таких, как ты или как твоя Ханна бесценная, а есть для таких, как я. И эти дороги никогда и нигде не пересекутся и пересечься не могут. До сегодняшнего дня я для тебя вообще и не человек был толком. Так, насекомое.

Митя продолжал на него смотреть.

– И Инна твоя для тебя никто. Хоть ты на ней и женился. Мы для тебя холопы. Чернь из квартир с полированными стенками. И что бы мы ни делали, холопами для тебя и останемся. Думаешь, трахаться с ней было так интересно? Да она скоро в тираж выйдет. Я каждый раз боялся, что у меня не встанет.

– Тогда зачем?

– Потому что так ты нас запомнишь. Я ее сам уговаривал за тебя замуж. В койке валялись, и уговаривал. А она говорила, что только меня и любит. Что если бы я не был женат. Врала, конечно. Она на тебя глаз давно положила. Но это все ерунда. Главное – теперь мы для тебя больше не пустое место; теперь таких, как мы, ты всегда помнить будешь.

Митя встал и положил купюру под недопитую чашку кофе. Свет покачивался на стенках чашки. Он видел, как от ненависти у Гриши сводит скулы и подрагивают губы; Гриша даже чуть задыхался. Таким Митя его не помнил. Это было настоящим.

Снаружи горел яркий и почти что слепящий день. Митя шел по улице без тени и неожиданно вспомнил про студента Петю из Калинина. «Интересно, – подумал он, – а как бы он, Петя, то есть я, если бы я был он, поступил?» Переломал бы кости им обоим? Не предаваясь излишним пустым размышлениям? Или так же, как он сам, продолжал бы удивленно и растерянно обдумывать услышанное? Злился бы? Впал бы в депрессию? Обвинял бы других за подлость, превзошедшую обычные ожидания и опасения? Или себя за слепоту? Он попытался представить, как Петя («Теперь уже Петр Андреевич», – поправил себя Митя) идет по улице где-нибудь в Калинине («Точнее, в Твери», – снова поправил он себя), где Митя так никогда и не побывал, и раздумывает о том, что же именно ему следует сделать, чтобы не потерять лицо. Но почти в ту же секунду Митя понял, что никакого отношения к потере лица это не имеет; а все, что он смог себе представить, было удивительно похожим на него самого; он представлял себе Петю, растерянно и нелепо-театрально разводящего руками. Как-то неожиданно остро Митя ощутил, что и Петя, если за