Руны земли - Георг Киппер
– Не этот ли Туки перед йолем ходил на Мусту-реку примучивать вендов?
Инги подтвердил. Синие глаза Дага улыбнулись. Инги оценил его темные ресницы. Видимо, не только Тора могла потерять голову от них. Даг встал, снял широкое обручье с запястья и подал Туки, тот тоже поднялся.
– Мой брат, вернувшийся благополучно домой из вендского плена, просил передать тебе этот дар и сказать, что ты можешь забрать свои лыжи у него дома в любое время года, дня и ночи…
Еще одно кольцо Даг снял с запястья в дар Туки от своей матери. Туки светился от удовольствия. Инги услышал еще одну сагу о пленнике, которого Туки освободил в вендском поселении во время их с Вади похода на Мусту-реку. Пленник был старшим братом Дага, известным кожевенником, и во время отпора набегу вендов так увлекся преследованием разбойников, что сам попал в плен. Целый год он провел у вендов, которые хотели получить большой выкуп за него, но этой зимой Туки с отрядом своих гестиров освободил его и отдал ему свои лыжи, чтобы тот добрался до дома.
– Я укорял себя, что согласился с ним и отпустил его в одиночестве идти через леса, – сказал Туки. – Большая радость, что он добрался до дома и все в порядке.
– Он называл твое имя, но мне и в голову не приходило, что это именно ты.
Странно, но притом что Туки со своими круглыми глазами был белобрыс и широк лицом, а золотоголовый Даг имел нос горбинкой, длинные умные глаза и крепкую челюсть, они чем-то неуловимо были похожи между собой – не как родственники, а чем-то другим. Возможно, спокойной насмешливостью, как над собой, так и над окружающими, возможно, способностью совершать в одиночестве немыслимые путешествия. И хотя Даг был меньше ростом, чем громила Туки, и движения его были более сдержанными, улыбка легко светилась на лице и того, и другого.
Вечером Тордис и Тора сказали, что им надо поболтать, и они болтали все ночи напролет, пока дружина Ульвкелля оставалась в Алдейгьюборге.
* * *
Инги все дни пил вместе с Дагом, они на пару бродили по лавкам и гостевым домам Алдейгьи. Оказалось, у того в Алаборге накопилось много шкурок ценной пушнины, и он хотел в следующий раз приехать сюда для торговли. Его брат и отец были славными кожевенниками в тех краях, поэтому Инги присутствовал и при переговорах о поставке коровьей кожи в Алдейгью. Даг, хотя и не считал себя знатоком этого дела, разбирался в качестве и выделке, поэтому хусбонды-кожевенники быстро приняли его за своего. Так, бродя между лавками, они обсуждали то, что попадалось им на глаза, пили то, что им подносили купцы и лавочники, а Инги с детской настойчивостью все пытался объяснить Дагу, что жена Ульвкелля – самозванка. Наконец, когда речь зашла о делах в усадьбе конунга, он опять ввернул:
– Там нет настоящей Ингигерд.
– Я знаю, – вдруг спокойно ответил Даг.
– Она даже не похожа! – удивился Инги и начал пространно описывать ту Ингигерд, которую он знал.
– Я служу жене нашего ярла, и если человек достоин уважения, а она его достойна, то мне все равно, чья она дочь! – пожал плечами Даг.
Инги вынужден был согласиться, тем более что от выпитого отяжелела голова и разводить споры не хотелось. Они пошли на гутский двор, предположив, что там можно опохмелиться, и уже там выяснилось, что Даг с прошлой осени знаком с Ингольфом. Они встретились во время возвращения Дага от лопарей в Железных Воротах – так называли небольшой вик на Свери-эльф ниже длинного участка бурных порогов, а затем вместе прошли путь почти до Алаборга.
Также оказалось, что Даг хорошо знаком со служанкой Ингольфа Дравой, и они о чем-то шептались, сидя чуть ли не в обнимку. Инги так увлекся разговором с купцами, что даже не заметил, как после разговора с Дравой его новый приятель исчез.
А на почетных местах в халле продолжалась своя игра. Исгерд не могла предъявить свою настоящую дочь, но и объявить, что та, которую она выдала замуж за Ульвкелля, ненастоящая, было опасно для самой дроттнинг, так как разрушало доверие к ней знатных людей Алдейгьи. В конце концов разговор на почетных местах получился тяжелый.
Ульвкелль потребовал отдать страну в управление дочери Хергейра, как законной наследнице. Исгерд сказала, что у них уже есть большое ярлство и, вместо того чтобы стремиться получить больше, чем имеют, стоит довольствоваться тем, что есть. Сигмунд молчал. Ульвкелль сказал, что на тинге никто не поддержит вдову, захватившую имущество умершего мужа, потому что право есть право, будь ты жена бонда или жена конунга. У дочери право наследовать сильнее, чем у жены.
Исгерд сказала, что права есть у законных детей, а не у самозванцев. Ингигерд возразила, что говорить об этом надо было до свадьбы и перед свидетелями, а не теперь. Чего стоит дроттнинг, показывающая бондам неправедный путь, поэтому, если они не хотят в стране беззакония, они должны передать право на землю ей.
– Неправедный путь долог, – сказала Исгерд. – Как долог путь моей дочери домой… Но три года назад никто не верил, что она жива, и мне легко было получить ее наследство. Но, увидев тебя, я промолчала, так как ее стали бы искать повсюду.
– Ты спасла ее, но не спасла страну для нее. Так что придется смириться.
– Она жива, и я видела ее живой с осени до йоля! Поэтому я управляю ее имуществом, пока ее нет дома! Так будет по справедливости, и, когда она вернется, бонды одобрят меня!
– В Алаборге всегда ревновали к Алдейгье, и нарушенное тобой право дочери – еще один повод проучить вас всех! – прошипела Ингигерд.
– Ваши бонды с междуречья хороши для избиения лопарей и вендов, но мало кто из них может сравниться с нашими гётами, – ответила Исгерд.
– Посмотрим, что скажут твои бонды, когда люди из Алаборга начнут жечь их дома из-за того, что право порушено тобой, их дроттнинг!
Женщины сдержали себя и замолкли. Угли потрескивали в очаге. Огонь вспыхнул и осветил лица. Сигмунд смотрел в глаза Ульвкеллю. Сын бонда поднял подбородок. Трудно смотреть в глаза сына конунга.
Сигмунд так и не отдал приказ к началу избиения людей Ульвкелля. Люди ярла Алаборга
