Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
– Почему? Вроде живете вы в общем и целом неплохо.
– Агата, похоже, скоро о-го-го как разбогатеет. Руперт Жако говорит, что «Бегство на Север» приносит огромные деньги. Допечатки, допечатки и допечатки. Книгу читают все: и стар и млад, и интеллигенты, и бунтари. И те, кто хочет снова ощутить себя ребенком, и дети, любящие сказки. Саския и Лео в школе у всех на устах. И трудно представить, что такая богатая женщина захочет и дальше жить в нашем южнолондонском захолустье.
– Но ваш район-то благоустраивается. Я заметил и латунные дверные молотки, и новые ставни под старину, и ящики для цветов на окнах по всей площади.
– Ты с Агатой об этом говорила? – спросил Дэниел.
– Нет. Все равно ей решать.
– Вы – семья. Семья необычная – две женщины и двое детей, – но вы одно целое. И она не захочет его рушить.
– Мне ее новая жизнь будет не по карману.
– Но она пока ничего не меняла, – заметил Дэниел.
У Дэниела были свои заботы. Уилл, никогда не отличавшийся успехами в учебе, но мальчик неглупый и находящийся под бдительным присмотром деда, внезапно провалил все экзамены. Положение осложнялось тем, что Мэри в школе, наоборот, считали очень способной – вся в мать, думал Дэниел, – и перевели в класс постарше. Узнав об этом, Дэниел поехал на север поговорить с сыном. Ничего путного не вышло. Уилл глядел на отца исподлобья, переминался с ноги на ногу и в конце концов разразился упреками, которые, как почувствовал Дэниел, засели у него в голове уже давно. Он-де бросил его, еще совсем маленького. Дэниелу наплевать, что с ним происходит, его волнуют только сирые и убогие и болтовня в этой кошмарной часовне. Дэниел ничего не делал, когда маму можно было спасти. Дэниел плохой – плохой служитель Церкви, потому что не верит в Бога и не понимает, что Бог – это все, что Он важнее экзаменов.
Последнее обвинение задело Дэниела за живое. Его вера, сказал он, – это его личное дело.
Уилл ответил резонно и беспощадно: неправда. Он не имеет права изображать это… набожность, раз у него ее нет.
– Откуда такие мысли? – спросил Дэниел у сына.
– Очень тебе интересно, откуда такие мысли, о чем я вообще думаю, во что я верю! Ты хоть раз говорил со мной о Боге?
Ответить Дэниелу было нечего.
– Ни разу, – отрезал Уилл. – Понял? Ни разу. Ни единого раза. Только о гребаных экзаменах, которые вообще никому не важны.
– Не ругайся. Экзамены еще как важны. А о Боге, если хочешь, поговорим.
– А вот не хочу. Поздно. Сейчас… сейчас ничего уже не изменишь. Цацкайся и дальше со своими несчастненькими, с ними тебе хорошо, не со мной.
– Уилл… – начал было Дэниел, но Уилл выговорился, и больше из него ничего вытянуть не удалось.
Александр рассказал Фредерике, что в ноябре собирается на север: в университете попросили помочь со сбором средств и он хочет поставить в Лонг-Ройстоне спектакль. Эскизы костюмов для «Астреи» повредили вандалы, и вице-канцлер как раз решил, что средства надо собирать там… там, где был нанесен наибольший ущерб.
На этот раз Уэддерберн взялся за Шекспира. Собственные его опусы лавров не снискали, вдохновение выдохлось. И выбор пал на «Зимнюю сказку». Ставить надо будет в помещении, ведь и правда уже зима. А пьеса как раз о возрождении после несчастья. Вполне подходит.
Отец, вспомнила Фредерика, эту пьесу не любит.
Это почему? – поинтересовался Александр.
Там умышленно из трагедии лепится комедия в ущерб подлинным чувствам. В ущерб чувствам женщины, которую на шестнадцать лет упрятали под спуд, а потом услужливо вернули в виде статуи.
– «Как может лгать искусство», – задумчиво добавила Фредерика.
Александр спросил мнение Дэниела. Тот буркнул, что пьесу не знает, и уставился в пол, как будто пытаясь заглянуть под половицы.
– Ну тебе-то она нравится? – снова обратился к Фредерике Александр. – Я планирую поставить ее так же, как «Астрею»: в основном актеры-любители, только пара профессиональных. И тебе хотел предложить сыграть.
Фредерика колебалась. Обнесла гостей блюдом с фруктами. Темный виноград и бледно-золотистые сливы, гранаты, мандарины и киви. Пудинг готовить в последнее время некогда, объяснила она.
Для Утраты она уже стара, рассуждала Фредерика, для Гермионы – молода, а для Паулины недостаточно свирепа. Да и пропало у нее желание играть роли. Хотя, можно сказать, сейчас она постоянно их играет.
– Мне вдруг подумалось, что ты – Гермиона, а Мэри – Утрата, – сказал Александр.
– Нельзя так баловаться с генами. Прости, не хочу показаться резкой, просто размышляю вслух. Неправильно это. Тем более играть я больше не хочу.
Что-то не так, подумал Дэниел, но от усталости додумывать до конца не стал. Сидел и выковыривал семечки из фруктов. А ведь в Уилле тоже есть гены Фредерики и старого буяна Билла – в рыжей его половине. А другая половина – темная и грузная – от него. Тьфу ты.
Во время одной из осенних вылазок к улиткам Люсгор-Павлинс, как обычно пробравшись внутрь через свой лаз, услышал шум и замер. В этом месте сразу за Оградой начинался подъем. Он упал ничком и пополз, осторожно выглядывая из-за бугров.
На выжженной земле, где раньше стояли курятники, собрались Слышащие – как раз у «его» каменной стены. Они пели. Раздался звук ударяющихся о землю камней.
У стены высилась фигура – женская, в каком-то белом плиссированном платье. На стене сидел Пол-Заг и играл на гитаре, а рядом стоял Джон Оттокар и выдувал на кларнете заунывную мелодию. Слышащие, приплясывая, притопывая, шли друг за другом с камнями в руках. Проходя мимо женской фигуры, они бросали камни в ее сторону. На мгновение Луку даже показалось, что камнями ее побивают, но потом все-таки увидел, что нет, не совсем. Они их набрасывали – много уже лежало у стены с улитками – перед ней и рядом с ней, громоздя что-то вроде надгробного кургана или каменного вала. Женщина стояла и дрожала – было прохладно, – а они пели.
Печальное зрелище.
Не зашибли бы они ее, подумал Лук. Остаться ему или позвать на помощь?
Но вскоре стало ясно, что тревожиться не о чем. Епитимия – если то была она – носила символический
