Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

– Вот в чем дело! То-то он вел себя так… необычно. Вокруг него все буквально рушится. Надо ему помочь. Попытаться ее вернуть.

– Ну, если это, по-вашему, помощь… – буркнул Люсгор-Павлинс.

К тому времени, когда его маленькая машина выехала за ворота Лонг-Ройстона, леди Вейннобел уже исчезла из вида. И тут впереди на дороге Фредерика заметила знакомый белый фургон.

– Это Элвет Гусакс. Я его весь вечер не видела, там его не было, странно.

Из-за живой изгороди на дорогу вышли и помахали фургону две фигуры, одна черная, другая мерцающая и переливающаяся. Он остановился, и они забрались внутрь. Он развернулся и, подпрыгивая на ухабах, поехал в сторону пустоши.

– И что теперь?

– Не знаю. Куда они?

– Нетрудно догадаться. Но можем проследить и узнать наверняка. Не желаете прокатиться ночью по пустоши?

– А давайте, – согласилась Фредерика.

– Извините за этот улиточный содом, – сказал Лук. – У меня не было ни времени, ни желания прибираться в машине.

– Пустяки, – отозвалась Фредерика; она приободрилась, как только полыхающий хаос университетского городка остался позади.

Белый фургон ехал все дальше и дальше, в самую глубь пустоши, а за ним на безопасном, но не так чтобы неприметном расстоянии следовал маленький синий «рено» Лука. Если водитель фургона и заметил преследователей, то не прибавил хода и не свернул. Впрочем, с дороги, идущей по кромке пустоши, свернуть было некуда. Фредерика взволнованно подалась вперед. Лук велел ей успокоиться.

– Я не очень понимаю, что вы хотите сделать.

– Я тоже.

В конце концов белый фургон подъехал к воротам Дан-Вейл-Холла. Кто-то вышел из машины – фары осветили лысину Элвета Гусакса, – отпер ворота, и машина въехала внутрь. Затем он вернулся и запер ворота. Лук остановился поодаль. Ему почудилось, что Гусакс с ними ехидно раскланивается.

– И что теперь?

– Теперь вернемся и расскажем вице-канцлеру, куда она уехала.

– У меня есть план получше. Поедем ко мне – это недалеко – и оттуда позвоним в университет. И перекусим: не знаю, как вы, а я умираю с голоду.

Лук надеялся, что другая женщина в Лодерби – любая, даже эта, которую он попеременно то недолюбливает, то объявляет ей вооруженное перемирие, – хоть как-то изгладит из памяти неприятный осадок от нелепого, как ему теперь казалось, ухаживания за Жаклин. Фредерика же думала, что, раз уж так складывается, раз такое приснилось, возможно, Лук хочет заняться с ней любовью. Дело было на заре сексуальной раскрепощенности, и любовное приключение казалось обычным делом. И еще Фредерика подумала, что, если так, будет как обычно: начало и тут же конец. А жаль, его лекция ей понравилась, так же как и его напор, и, вспомнив тему его доклада, она фыркнула.

– Вы чего смеетесь?

– Вспомнила ваш доклад.

– Ха-ха.

– Получилось блестяще.

– Спасибо.

– Должны были вогнать всех в тоску, но вышло наоборот.

– Спасибо.

Когда они подъехали к дому, совсем стемнело, Лук отыскал ключи. Давненько тут не был, объяснил он и включил свет. Пошел звонить в университет, но сначала нашел бутылку вина и налил Фредерике бокал.

– Чувствуйте себя как дома. – Он сделал жест, намекающий на гостеприимство. – Зажгите свечи: с электрическим светом все выглядит уныло.

Он сел к телефону в тесном холле и принялся долго и терпеливо дозваниваться до осажденного университета. Линия была то занята, то отключена. Поразмыслив, он попытался дозвониться до Винсента Ходжкисса, но безуспешно. Он услышал, как Фредерика Поттер зашла в туалет. Услышал, как спустила воду. Услышал, как она взбегает по лестнице, как расхаживает по кухне и кабинету. Захочет или нет, будет или не будет? Держится так, как будто без комплексов. Знает себе цену. Поступит так, как пожелает. А он хочет быть тем, кого она пожелает? Он по рации связался с полицейским в университетском городке и передал, что леди Вейннобел видели заезжающей в Дан-Вейл-Холл. Вместе с психоаналитиком Элветом Гусаксом. И певцом Полом Оттокаром. Да, это все, что он хотел передать.

Фредерика не стала на женский лад создавать уют, разве что, как велено, зажгла свечи и потушила электрический свет. Она расхаживала туда-сюда, брала в руки вещи – череп, раковины, перья – и возвращала их на место.

– Какой-то шалаш птички-шалашника, – сказала она. – Простите, просто пришло в голову. Мне нравятся павлиньи перья и засушенные лунники в кувшине на повороте лестницы. Очень красиво.

– Но приносит неудачу, – отозвался Лук.

– Вы же не признаёте астрологию, суеверия и все в таком духе. Павлиньи перья – красота неописуемая. Вы рассказывали, Дарвина при виде их мутило. Наверно, и вам не объяснить, какое значение для эволюции имело это многоцветие, и блеск, и все эти глазки. Я видела, как их складывают в большие веера, у Кроу такие есть. Они поскрипывают, трепещут, вздымаются, шуршат… – Она рассмеялась. – Безделушки, но от них дух захватывает. Всегда.

Лук взглянул на нее, худую, костлявую и темпераментную, со спутанными рыжими волосами, озаренными светом свечей:

– Лицо у вас такое, будто вы в костер сунулись. Хотите принять ванну?

– А у вас есть горячая вода?

– Ну разумеется. Газовая колонка, и вода сразу горячая, я зажгу. Дам полотенце. А потом приготовлю поесть. Особенно ничего нет – дежурный запас, – а кажется, будто последний раз ел неделю назад.

– Да, мне тоже.

На ней было облегающее вечернее платье из коричневого шелка. Немного порвалось у шеи, с пятнами от воды и сажи.

– И халат дам. Все как в глупом кино.

– Да-да, правда. Забавно получается.

Ее неуверенность придала уверенности ему.

– Да-да. Ванная вас ждет.

Он нашел ржаной хлеб, банку прессованной ветчины, банку оливок, банку темных томатов черри. Нашел несколько бутылок вина и взялся за штопор и консервный нож. Он слышал, как вода омывает женское тело, слышал шум газовой колонки и захлебывающееся бульканье в простеньком сливном отверстии. Она спустилась – влажная, в сером халате, волосы мокрыми прядями рассыпались по плечам, лицо будто стало худее, обыденнее, реальнее, без колючей туши и переливающихся теней.

– Пришлось вымыть голову. Чего только в волосах не было.

– Попросили бы, я бы помог.

– Вроде справилась. Спасибо. Теперь пусть сохнут.

Сгорбившись в кресле, ела она жадно и съела бы и больше, но больше не было. Он вспомнил о запасах горького шоколада и мятных батончиков для вылазок к улиткам, и отломил несколько кусочков того и другого. То и дело ей подливал, а она пила и пила, что добрый знак, если бы он ясно понимал, чего хочет, как именно хочет, но он сам слишком много выпил.