Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
Фредерика подумала: вот и конец ухаживаниям, вот и начало секса и конец, конец, конец концов.
Секс был хорош, несмотря на выпитое. Лук был напорист, умел, а после – нежно-признателен (в разумных пределах). Фредерике он нравился. Ее возбуждали незнакомые, новые движения и запах. Ей нравились его волосы и борода. И было грустно. Она сказала, нерешительно приблизившись ртом к его уху:
– Ты мне снился.
Лук поцеловал ее в губы.
– И ничего хорошего в том сне произойти не могло, – сказал он.
Она промолчала.
Спали, прижавшись друг к другу, словно их телам было лучше вместе. Утром вели себя церемонно и осторожно, с той куртуазностью, которой взрослые показывают, что пекутся не о себе, а о другом. Молока и масла не было, пили черный кофе и доедали ржаной хлеб.
Фредерика рассуждала о том, что произошло с Теобальдом Эйхенбаумом. Да, брошюру она читала, и это, конечно, отвратительно, но… не приведи господи оказаться на его месте…
Лук сказал, что в Господа Бога не верит и с европейской точки зрения дело выглядит иначе: многим приходилось делать трудный выбор, а другие об этом помнили. Его отец был одним из немногих датчан, которые действительно сражались в Сопротивлении. Он проходил подготовку в британской армии, а потом его десантировали вместе с отрядом спецназа. Он терпеть не мог тех, кто приспосабливался, а потом открещивался.
– Так вот как ты стал наполовину англичанином?!
– Не совсем. С мамой он познакомился, когда они оба работали в христианской миссии в Эфиопии. И вернулись уже вдвоем.
– Они живы?
– Да. И такие же убежденные христиане. Я не согласился на работу в Копенгагене, потому что рядом с ними мне тяжело.
Он не смотрел на нее. Это был не разговор любовников, рассказывающих о своем прошлом. Он сражается в какой-то своей битве, думала она, у него своя война. И она – Фредерика – ему неинтересна, он ничего не спросил о Джоне Оттокаре и вообще… ничего…
– Вейннобел – вот кто европеец. Он был знаком с Тинбергеном, который всю войну провел в концлагере и отказался выходить, потому что для него сделали исключение. И у Пински многие родные сгинули в лагерях смерти. Они не прощают, даже если пытаются забыть. Даже если захотят забыть – не простят.
– Эйхенбаум тоже был в заключении. Он свое заплатил.
– Он был в плену у русских. Как военнопленный – под конец войны угодил в армию. Расплата бывает разной.
После завтрака они покинули Лодерби. Лук довез Фредерику до дома ее родителей. Сам же собрался ехать в университет, помочь с оценкой ущерба. Он поцеловал ее очень нежно, но отсутствующе:
– Спасибо.
Спасибо – это конец, подумала Фредерика, заходя в дом. Спасибо тебе. Спасибо твоему телу. Большое тебе спасибо.
Винсент Ходжкисс и Маркус Поттер завтракали в квартире Винсента и непрестанно улыбались.
– Не жалеешь? – спросил Винсент.
А Маркус ответил:
– Ты же знаешь, что нет.
Вице-канцлер появился на ученом совете с туго забинтованными руками. Он четко и бесстрастно подвел итог ущерба, финансового и материального. Он сказал, что были допущены просчеты, не в последнюю очередь им самим, и что теперь все в значительной степени находится в руках правоохранительных органов. Абрахам Калдер-Фласс выразил желание занести в протокол, что конференция – до последнего вмешательства извне – была очень плодотворной. Это надо учесть.
Профессор социологии сказал, что, учитывая значительные расходы на ремонт зданий и бурные настроения студентов, было бы разумно пересмотреть программу подготовительного года по математике и языкам. Для британского образования это нечто чужеродное. Отсюда и враждебность. По его мнению, от данной идеи следует отказаться. Но зато можно добавить больше культурологии…
– Представители от студентов сегодня, как я вижу, отсутствуют, – заметил Лайон Боумен.
– Я обратил внимание, – сказал Калдер-Фласс, – что телевизионщики запечатлели некоторые… события. Разумеется, эти материалы будут полезны полиции в расследованиях, но там были некоторые неприятные моменты… некоторые обстоятельства, которые, надеюсь, мы убедим не предавать огласке.
– Мы ее засняли, – сообщил Уилки. – Как она топает в черном плаще и размахивает своим жезлом.
– Нельзя это использовать, – сказала Фредерика.
– Но это – мечта журналиста!
– Ты не журналист. Ты его погубишь.
– Он ничего не понял.
– А вот они поняли прекрасно.
– Это целая кампания, все было спланировано, добром бы в любом случае не кончилось. Bсе уже смылись, дома на колесах, прицепы. Свернули весь лагерь. Полные автобусы едут обратно по А-один.
– Заварят кашу в другом месте. Уилки, ну пожалуйста, не показывай ее по телевизору. Он позволил ей заниматься тем, что она любит, – и был прав. Нельзя же его за это клеймить.
– Но это новости. Общественность имеет право…
– Нет, не имеет. Она просто жаждет крови.
– Какой бы вышел материалец! – сказал Уилки. – Ладно, при монтаже уберу. Но тебе сначала покажу.
– Я не хочу ее видеть. Не хочу о ней думать и ничего о ней знать. Она опасна.
XXV
Шло время. «Побоище» – такое название дали произошедшим в университете событиям – обросло легендами, пострадавшие здания начали восстанавливать. Лук опубликовал свою работу в «Нейчер», и потом ее предложила перепечатать одна воскресная газета, в которой он был представлен как воинствующий генетик-фаталист и моралист-пессимист. Уилки посоветовал Фредерике позвать его на передачу, обсудить тему размножения, а Фредерика ответила, мол, бесполезно, уже пробовали; по его мнению, это все пошлость, и не придет. Лук же, поднаторевший в публичных выступлениях и радиоэфирах, приглашения на телевидение, вообще-то, ждал, но оно так и не поступило. И Лук, и Фредерика время от времени вспоминали ту ночь в сполохах пожара. Очертания произошедшего менялись, причем в сознании обоих. Лук начал терзаться, вспоминая еще не высохшую голову обнаженной женщины, наклонившейся над раковинами улиток, но откуда эти терзания, не понимал, и позволил им кануть в колодец бессознательных умствований. Фредерика не разубеждала Агату и Дэниела, которые решили, что она вдруг потеряла бойкость и уверенность в себе из-за неудачного романа с Джоном Оттокаром, что отчасти было правдой. Она купила себе батистовую рубашку с павлиньим узором, но носить не стала. Не слишком долго раздумывая, отказалась от секса. Стала еще лучше в качестве телеведущей, начала работать и на других передачах об искусстве. У нее хорошо получалось, как и с самого начала, потому что она не волновалась и не позволяла себя запугать. Ей было все равно.
В начале следующего учебного года, в конце сентября 1969-го, она пригласила Александра Уэддерберна и Дэниела на ужин к себе
