Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
Сёртиз прошествовал по проходу. Он двинулся на Эйхенбаума, который пока имел преимущество: стоял выше и в руках у него был микрофон. Свет в зале погас, прожектор выхватил из темноты Эйхенбаума, лицо которого исказила бешеная ярость. Он наклонился к Сёртизу и прорычал:
– Я вижу, кто ты. Знаешь, кто из стадных животных самый гнусный? Крысы, именно крысы, прирученные жить в загоне. Знаешь, кто ты? Крысолов со сворой прирученных юнцов…
Джонти Сёртиз, ловкий, уверенный, вскочил на сцену и кинулся на профессора, тот, вросший в пол и более грузный, сперва устоял. Но Сёртиз вырвал у него микрофон и рявкнул в него:
– Да не будут тебя слушать, старый перец, не будут!
Он завертелся на месте в шлейфе искр, подняв микрофон над головой.
– Свобода начинается здесь и сейчас! – заорал он и свалил Эйхенбаума крепким ударом микрофона, отчего в зале раздались визг и стон, а потом микрофон заглох.
– Надо вызывать полицию, – сказал Ходжкиссу Вейннобел, сидевший в первом ряду.
– Надо же сначала отсюда выбраться. Пока не можем.
Вспыхнула потасовка: те, кто снаружи, лезли в зал, а те, кто внутри, – по крайней мере, менее воинственные – рвались наружу. Толкались, наступали на ноги и даже хуже. Ходжкисс поднялся на сцену и, не обращая внимания на Сёртиза, наклонился проверить, дышит ли Эйхенбаум. Сёртиз улыбался.
– Зачем? – спросил Ходжкисс, вытирая лицо Эйхенбаума носовым платком.
– Есть ли предел вашей глупости? – бросил Сёртиз, спрыгнул вниз и растворился в толпе.
Университету с досадой пришлось признать, что организовано все на славу. Рядом с Башней Эволюции, Башней Языка и Башней Математики уже высились столбы с подвешенными чучелами. К тому моменту, как преподаватели и руководство выдрались из Театра, чучела уже ярко пылали, распространяя запах бензина, а вокруг раздавались самые разные звуки, музыкальные и не очень. Вейннобел с нетерпением ждал полиции, но ехать было далеко. На мгновение он оказался в пляшущей толпе прямо напротив своего чучела. Сквозь черный дым и мрачные языки пламени смотрело на него собственное вытянутое лицо. Мимо пробежали университетские врачи, скорее всего к Эйхенбауму, им никто не мешал.
Идем, идем под бой и гром: та-рунда-рунда-рунда-ром!
По всему университетскому городку вспыхивали костры и драки.
В окно Башни Языка бросили зажигательную бомбу.
Вейннобел успел запереться в кабинете декана и переговорить по телефону с полицией и пожарными. Полиция спросила, не будет ли препятствий, когда приедут, и вице-канцлер подтвердил: будут, так что надо быть готовым ко всему. Протестующих очень много, не только студенты университета.
Фредерика Поттер заметила пламя в окнах старинного Лонг-Ройстона. Пылали занавески, пламя ползло по ним вверх, хотя снаружи никого не было. Через некоторое время удалось найти сотрудников и вице-канцлера, которые устремились по лужайке. Фредерика тоже побежала, а за ней Уилки. Главный вход был открыт. В холле горели небольшие костры – догорали аккуратно сложенные книги, и Фредерика сразу вспомнила. Игинк. Новый вид искусства.
Кто-то поджег занавески в опочивальнях Елизаветинской эпохи. Кровати сгорели, а потолок с изображением «Смерти Гиацинта» рухнул на кровать. Принесли огнетушители, пламя удалось погасить, но старинные вышивки и резьба сильно пострадали. Сбежались обитатели, в том числе Мэтью Кроу в бархатном халате и тапочках.
– Мою жену не видели? – спросил Вейннобел.
– Она была здесь, Герард, была где-то здесь, – отозвался Кроу.
– Ее видели – вы уж простите, вице-канцлер, – видели вместе с ними, с демонстрантами. С теми, кто пел, – сказал Уилки.
Вейннобел стоял посреди обгоревшей спальни.
– Надо ее найти. Я должен ее найти. Давно ее видели?
Никто ответить не смог. Фредерика сказала, что знает, кто возжигает стопки книг вроде этой. Это почерк Пола Оттокара. Одна стопка лежала у изножья кровати. А леди Вейннобел шла за Полом-Загом. Этого Фредерика не сказала, но знала, что вице-канцлеру известно.
– Многим, очень многим надо заняться, – сказал Вейннобел. – Насчет моей супруги – разберемся, но это не так важно. И все-таки буду благодарен, если кто-то ее найдет, и очень рад, если ее уговорят приехать сюда… вернуться… домой.
В безотрадных поисках жены Вейннобел услышал шум в комнате с музейными экспонатами. Звенело стекло. Тяжелыми шагами он пошел туда и наткнулся на группу своих студентов, бьющих витрины шестами плакатов. Несколько человек были пьяны, в том числе Мэгги Крингл, которая в костюме героини «Доктора Кто» без особого успеха колотила по шкафу, где хранились реликвии «Астреи»; ее плакат гласил: «Чего нам надо? Изучать культуру. Зубрежку – долой».
Посреди этого сборища, размахивая руками, стоял Ник Шайтон. Он, впрочем, пытался всех урезонить. Потрясая при этом плакатом, на котором было написано: «Разорвите оковы разума! Нет обязательной грамматике и математике!»
Вейннобел двинулся к нему:
– Прекрати! Ты же историк. Ты должен знать, к чему приводит сожжение книг.
– Началась революция! – объявил Ник Шайтон.
– Против чего? – спросил Вейннобел, приближаясь, и что-то темное клокотало у него в душе. Все решения, принятые им в жизни, начали казаться ему ошибочными. Ударить бы кого-нибудь! Никогда он такого не испытывал.
– Против вас, – ответил Ник Шайтон, потрясая плакатом.
Вице-канцлер замахал руками, будто хотел разогнать вандалов, как стаю кур:
– Вон отсюда! Вы уже достаточно нагадили. Вон!
Большинство студентов бросились наутек. Ник Шайтон оглянулся. Ему тоже хотелось кого-нибудь ударить. Но ему к этому чувству не привыкать. Он с ненавистью смотрел на вице-канцлера сквозь одну из уцелевших стеклянных витрин, где стояли два стеклянных экспоната эпохи Возрождения, подаренные Мэтью Кроу: немецкий стакан из вальдгласа, старинного «лесного стекла», изготавливаемого с добавлением древесной золы, и вычурный французский кубок со спиралевидной ножкой, изображающий Изгнание из рая, с надписью: «En la Sueur de ton visage tu mangeras le payn»[87].
Ник видел отражение вице-канцлера в стеклянном кубе, умноженное, превратившееся в армию призраков. Как и у Эйхенбаума, у него было два выхода: бежать или биться. Он выбрал второе: поднял плакат и хватил им по стеклянному ящику. Витрина и экспонаты разлетелись вдребезги. Его противник нагнулся, подобрал горсть мелких осколков и стиснул в кулаке. Затем поднял кровоточащую руку и жестом приказал Нику Шайтону убираться:
– Уходи. Вон отсюда. Вон!
Годы спустя, когда Шайтон был министром в правительстве Тони Блэра, он, бывало, просыпался ночью и вспоминал тот миг: пока еще целую витрину, яркие экспонаты, разбитую витрину, осколки стекла, высокого мужчину с мрачным ликом и окровавленными пальцами, странный пляшущий
