Балерина из Аушвица - Эдит Ева Эгер
В день приезда мамы с Кларой из Будапешта я прохожусь колесом по красному ковровому покрытию холла до самых дверей нашей квартиры, воображая себе, что заменившая меня гимнастка всего лишь дублерша, а главной звездой соревнований буду я.
Маму с Магдой я застаю на кухне. Магда шинкует яблоки для харосета[2]. Мама просеивает мацовую муку. Видимо, они снова поцапались и теперь угрюмо склонились каждая над своей работой, едва замечая, что я пришла домой. Это у них сейчас такие отношения. Вообще мама с Магдой все время воюют, а когда не воюют, обращаются друг с другом так, словно уже опять в ссоре. Главный предмет их раздоров – еда, поскольку мама неустанно следит, чтобы Магда не растолстела. Но сейчас их конфликт разросся далеко за рамки диеты и перетек в хроническую вражду. «А где наша Клари?» – спрашиваю я, утаскивая из миски немного дробленого грецкого ореха.
«В своем Будапеште», – отзывается Магда. Мама швыряет миску на буфетную стойку. Мне хочется спросить, почему нашей сестрицы не будет с нами на празднике. Она что, уже окончательно променяла нас на музыку? Или ее не отпустили с занятий на праздник, который не отмечает никто из ее сокурсников? Но я помалкиваю. Боюсь, что от моих вопросов мамин явно закипающий гнев выплеснется наружу. Я тихо ретируюсь в нашу общую с Магдой и родителями спальню.
Во все другие вечера, и особенно в праздничные, мы все собираемся в гостиной возле пианино, на котором еще в детстве научилась играть Магда, и они с папой по очереди запевают песни, а мы подхватываем. Мы с Магдой не блистаем, как Клара, но тоже не чужды творческих способностей. Родители разглядели их в нас еще в детстве и с тех пор всячески пестуют и поощряют. После того как Магда сыграет, настает моя очередь выступать. «Станцуй-ка нам, Дицука!» – обращается ко мне мама. И хотя она говорит это скорее приказным, чем приглашающим, тоном, я наслаждаюсь вниманием и похвалами родителей. Далее следует главный номер программы – соло Клары на скрипке, и ее игра неизменно трогает маму до глубины души. Но сегодняшним вечером у нас дома никакой музыки не будет.
Перед ужином Магда старается поднять мне настроение и напоминает о прошлых седерах[3], когда я засовывала себе в лифчик носки, чтобы поразить приехавшую на Песах Клару взрослой женскостью, которой я достигла за время ее отсутствия. «Теперь у тебя свои женские прелести выросли, есть чем похвастаться», – говорит Магда. Она продолжает паясничать и, когда мы рассаживаемся за праздничным столом, полощет пальцы в бокале вина, который мы, следуя традиции, выставили на стол для пророка Элийя́ху – того, кто спасает евреев от опасностей. Будь это один из наших прошлых седеров, папа мог бы помимо воли посмеяться над выходками Магды. Будь это один из наших прошлых седеров, мама суровым окриком тут же положила бы конец всем глупостям. Но сегодня папа слишком рассеян, чтобы замечать художества сестры, а мама слишком расстроена отсутствием Клары, чтобы ее одернуть. Мы раскрываем дверь квартиры, впуская в наш дом пророка Элийяху, и я ощущаю, как по телу пробегает озноб, и он не имеет ничего общего со стылым вечерним воздухом. Каким-то глубинным чувством я вдруг осознаю, как сильно мы нуждаемся в спасении.
«Ты справлялась в консульстве, Илона?» – спрашивает папа. Он даже не пытается делать вид, что главенствует на нашем седере. Ни родителям, ни мне кусок не лезет в горло, одна только Магда отдает дань угощениям.
«Да, я справлялась в консульстве», – отвечает мама. Ее голос звучит глухо, словно она разговаривает с нами из другой комнаты.
«Повтори, что сказала Клара».
«Как, еще раз?» – протестует мама.
«Да, еще раз».
Мама начинает рассказывать бесцветным голосом, ее пальцы нервно теребят салфетку. Сегодня в четыре утра Клара позвонила ей в гостиницу. Педагог Клары только что сказал ей, что их бывший профессор, а ныне известный композитор Бела Барток позвонил из Америки и предупредил, что немцы намереваются ужесточить режим в Чехословакии и Венгрии, что наутро придут забирать евреев; и еще сказал, чтобы Клара не вздумала возвращаться домой в Кашшу. Он велел ей убедить мать остаться в Будапеште и к тому же послать за другими родными, чтобы те тоже туда приехали.
«Илона, ну зачем ты вернулась?» – горестно вздыхает папа.
Мама вонзает в него горящий взгляд. «А как же наше имущество? Ты что, предлагаешь бросить все здесь? Прямо так взять и бросить? А если бы вы трое не сумели добраться до Будапешта? Ты хоть понимаешь, каково мне было бы жить с этим?»
До меня не доходит, что они оба напуганы. Я слышу лишь обычное препирательство родителей, взаимные попреки и жалобы, которые что ни день летают туда-сюда между ними, словно челнок в ткацком станке. Что ты наделал?! Надо было сделать так-то и так-то. А ты сама что наделала?! Надо было сделать так, а ты не сделала. Позже я узнаю, что, в отличие от прошлых, нынешняя перепалка имела под собой более чем серьезную подоплеку и более чем веские поводы для взаимных претензий. Оказывается, папа отказался от билетов в Америку. Оказывается, маме один венгерский чиновник предложил комплект подложных документов для всех нас и убеждал как можно скорее бежать из страны. Позже мы узнаем, что оба они могли сделать другой выбор. И теперь оба прикрывают взаимными упреками горькие сожаления об упущенных шансах.
«Давайте уже перейдем к четырем вопросам», – говорю я, стараясь развеять мрачное уныние родителей. Я всегда стараюсь выступать миротворцем при ссорах между ними или между мамой и Магдой. Я никак не могу влиять на планы, которые составляются за пределами нашего дома. Но здесь, в наших стенах, у меня есть своя роль, и я ее исполняю. Как младшая в семье, я, согласно ритуалу седера, должна задать старшему члену семьи четыре вопроса. Мне даже не надо открывать для этого мой экземпляр Пасхальной Агады[4]. Я знаю их наизусть. «Чем эта ночь отличается от всех других ночей?» – начинаю я.
Под конец ужина папа обходит вокруг стола и целует каждую из нас в лоб. Он плачет. Чем эта ночь отличается от всех других ночей? Еще до рассвета мы узнаем чем.
Глава 5. Что запрятано у тебя в голове
Они приходят ночью. Они колотят в дверь, они орут. Впустит их папа или они выломают дверь и ворвутся к нам в квартиру? Кто там за дверью – немецкие солдаты или нилашисты? Спросонья я не понимаю, что за шум меня разбудил и так напугал. Во рту все еще ощущается вкус вина, которое я пригубила накануне в пасхальный седер. Солдаты врываются в спальню, объявляют, что нас выселяют из дома и сейчас отправят в какое-то другое место. С собой нам разрешено взять один чемодан на четверых. В оцепенении я все никак не могу слезть с раскладушки, на которой сплю в изножье родительской кровати. Зато мама мгновенно подхватывается. Я не успеваю опомниться, как она уже полностью одета и тянется к верхней полке шкафа за маленькой шкатулкой, в которой хранится «чепчик» Клары – частица плодного мешка, словно капюшон покрывавшего ее голову и лицо, когда она появилась на свет. В прошлом повитухи специально сохраняли последы новорожденных, чтобы за большие деньги продавать их суеверным морякам, поскольку те верили, что это оберег от гибели в морских пучинах. Мама не доверяет шкатулочку чемодану и засовывает ее в карман пальто как талисман. Не знаю, кого мама хочет защитить с его помощью. Клару или всех нас?
«Живей, Дицу, – поторапливает меня мама. – Поднимайся. Одевайся».
«Не сказала бы, что одежки сильно улучшат твою фигуру», – шепчет мне Магда. Никакой передышки от ее подколок.
