Дорогие мои москвичи - Александр Николаевич Посохов

отъезда мужа-альпиниста в очередную экспедицию в Гималаи. А девяносто девятая предпочитала встречаться с Иваном Трофимовичем в поле за военным городком. Причём не под стогом сена, а на нём. И специально в те дни и часы, когда у мужа-лётчика полёты были. Да ещё напевая страстно и с издевательским восторгом"… следить буду строго, мне сверху видно всё — ты так и знай!"

К рассвету девяносто девять женщин Иван Трофимович кое-как насчитал. Но ему сто хотелось. Для достойного подтверждения того, что прожил он на этом свете не зря. Пусть, дескать, другие мужики завидуют. "Вспомню последнюю и помру, — думал он, задыхаясь. — Ну, кто же она, кто, почему не является?" Тут и подошла к нему его родненькая…

А если война

К деду на юбилей приехал внук из Москвы. Внук искренне любил деда за свои весёлые и беззаботные детские годы. До школы он почти всё время жил у дедушки с бабушкой. А, когда бабушка умерла, и дед остался один, внук навещал его только вместе с отцом, раз в несколько лет. Дед многому научил внука. Особенно тому, что сам неплохо умел — разлагольствовать на разные темы и не молчать, когда спрашивают.

— Родители, значит, не смогли приехать, тебя прислали, — горестно вздохнул дед, наливая себе и внуку по рюмке водки. — Жалко. А вдруг не увидимся больше. Ну да ладно. Давай, за встречу. Я шибко по тебе соскучился.

Выпили, закусили.

— Как ты тут один? — спросил внук. — Старенький ведь уже.

— А что мне про себя рассказывать. Живу воспоминаниями. То бабушку вспомню, то тебя. Помнишь, как мальков для рыбалки ловили? Сачка не было с собой, так мы твою маечку использовали.

— Помню, дед, всё помню, — ответил внук.

— А помнишь, как ты в лесу за опятами под бревно полез, а там крапива, и ты руки себе по локоть обжёг?

— И это помню. Бабушка ещё мне каким-то жиром их мазала.

— А у нас в посёлке, как видишь, всё без изменений. Дома, правда, скоро совсем разваляться. Никому мы тут не нужны. А как вы там живёте?

— Нормально.

— Отец на пенсию собирается?

— Пока нет. Ему же ещё рано. Это ты в шестьдесят вышел, а он на пять лет позднее пойдёт по новому закону.

— И ты считаешь это нормально?

— Нет, конечно. А что делать?

— А вот мы, коммунисты, всегда знали, что делать.

— Ну ты, дед, положим, не простым коммунистом был, а секретарём райкома. Где-то, наверно, мог выступить, возразить.

— Да не во мне дело. Раньше само государство за людей было.

— Может, не будем о политике, — предложил внук. — Она и без того надоела мне хуже горькой редьки. Давай лучше выпьем за твои восемьдесят лет. Наливай. Папа, мама и я желаем тебе крепкого здоровья и прожить ещё столько же.

— Спасибо! — произнёс дед и запросто, одним глотком, выпил вторую рюмку. — Нет уж, я скажу, дорогой внучок, авось пригодиться. Вот тебе тридцать лет, ты политолог, то есть болтун нанятый. А, если война и тебя призовут, пойдёшь?

— Ну и логика у тебя, дед. Работа-то моя при чём здесь?

— Как это при чём? Ты же по телевизору выступаешь.

— И что?

— Вот и ответь. Только честно и прямо, как я учил тебя.

— Пойду.

— А зачем?

— Родину защищать.

— А кого конкретно?

— Тебя, отца с матерью, себя, наконец.

— От кого?

— От недругов.

— А кто они наши недруги сейчас?

— Ну ты, дед, даёшь! Воевали же в Великую Отечественную.

— Ту войну не трогай, она святая. На той войне прадед твой погиб. На ту войну я бы и сам пошёл, без призыва. И дрался бы до последней капли крови за нашу землю, за наше государство, за нашу культуру, за равенство и социализм. Понял?

— Понял. Ты только не волнуйся.

— А сейчас от кого ты нас защищать собрался? Какая нам разница, под каким капиталистом жить! Строй же теперь у всех одинаковый. И там деньги главное, и у нас тоже. И там эксплуатация, и у нас тоже. И там земля в частной собственности, и у нас тоже. И там цены растут, и у нас тоже. У нас даже больше. Капиталисты ведут себя в мире, как бандиты на рынке. И ты не нас, а их жадность защищать будешь.

— Успокойся, дед, пожалуйста. Никакой войны, слава Богу, нет.

— Погоди, они её как пить дать развяжут. Они без неё не могут. И Бога они не боятся. Ленина читай.

— Почитаю, дед, обязательно почитаю. И мы давай ещё выпьем немного и к речке пойдём. Посидим там на нашем местечке.

Выпили. На этот раз бабушку помянули, по просьбе деда, и пошли к реке, что виднелась за огородами.

— Бутылку не забудь и пару огурчиков, — приказал дед, выходя из двухкомнатной квартиры в старом хрущёвском доме на окраине тихого уральского посёлка, бывшего когда-то административным центром большого и многолюдного района.

— А воевать за Россию я всё равно буду! — произнёс громко внук, подойдя вместе с дедом к берегу. — Что бы ты мне тут ни говорил.

— Молодец! — как ни в чём не бывало, похвалил его дед. — И я тоже буду, если смогу. Без нас она пропадёт, а мы без неё.

Убийство в Большом театре

Лихие девяностые. Трое молодых рэкетиров требуют деньги у пожилого коммерсанта. Это такое кино смотрит по телевизору Анжела. Вдруг звонок по смартфону мужа, который греется в ванне. Уверяет, что горячая вода для сосудов полезна и думать помогает. Анжела берёт аппарат и, не отрываясь от экрана телевизора, говорит:

— Слушаю.

— Кто это?

— А вы кто?

— Соломон Кавалерия.

— И что вам надо?

— Позовите Михаила.

"Ага, сейчас, — взволнованно подумала Анжела. — Разбежался. Это точно те кавказцы, которые наехали на Мишину фирму".

— Его нет, — стараясь не выдавать испуг, соврала она.

— Передайте ему, когда появится, что звонил Соломон Кавалерия.

"Ну, надо же, с кем связался, — снова подумала Анжела. — Имя-то какое-то подозрительное, а фамилия вообще бандитская".

— Не передам.

— Почему?

— А он умер.

— Давно?

— Похоронили уже.

— Где?

— На Новодевичьем кладбище, — вспомнив первое попавшееся, ответила Анжела.

— Большой человек, однако, сочувствую, — произнёс собеседник и отключился.

— Звонил