Дорогие мои москвичи - Александр Николаевич Посохов

— А досрочку подпишите?

— Я тебе баланду отсрочу на недельку, хочешь? Открывай, говорю!

— Не могу, гражданин начальник, забыл всё.

— Так, дамы, покиньте кабинет, и ты, ефрейтор, тоже. У нас тут сейчас сеанс гипноза будет происходить по восстановлению памяти.

Женщины и охранник вышли. Майор привычными движениями начал расстёгивать портупею.

— Погоди, так нельзя, — остановил его человек в пальто и шляпе. — Дай я ему пару слов на ушко шепну.

Сразу за этим, не дожидаясь разрешения, он подошёл к Медвежатнику и очень тихо сказал ему что-то.

Мужичок мгновенно приободрился, уверенным тоном потребовал отвернуться, пошурудил чего-то там возле сейфа, и дверка открылась.

— Принимайте работу, гражданин начальник. А про досрочку забудьте. Я ни о чём не просил, это шутка такая.

— Ефрейтор, зайди, — крикнул майор. — Забирай его.

Спустя час друзья детства сидели за столом на маленькой кухне в хрущёвском доме и пили водку.

— Так чего ты сказал Медвежатнику, признавайся? Он из блатных, кого попало слушать не будет.

— Да просто попросил по-человечески. Не бери в голову…

Посидели, повспоминали. На прощание обнялись. Догадался начальник колонии для заключённых или нет, что тот, кого он встретил через много лет и кого в гости пригласил, является самым что ни на есть авторитетным вором — неизвестно.

Чего только на Руси не бывает.

Береги себя, сынок!

Не слышен был этот разговор ни воронам, что кружили тревожными стаями над чернеющими деревьями, ни листьям пожухлым, что мягко шуршали под ногами.

— Застегнись, а то простынешь, — сказал отец. — И не пей много.

— Я и не пью, — возразил сын. — Тебе вот стопочку и себе такую же. И всё.

— Ладно, за встречу можно, — согласился отец. — Ну, как ты?

— Нормально. Всё, как у всех. Ничего хорошего.

— Ну, так не бывает, чтобы совсем ничего. Жить всегда можно. При любом раскладе.

— Не начинай! — перебил сын.

— А что плохого-то! — удивился отец. — Ты в Москве, квартира у тебя. Да, однокомнатная, зато своя.

— Всё равно не надо было дом в Константинове продавать. Сейчас бы приезжали туда на выходные.

— А на что бы мы с мамой тогда жильё тебе в столице приобрели. Всех наших сбережений на половину только хватало. Сто раз ведь об этом говорили. В Рязани мы бы и так купили. Но ты же наотрез отказался оставаться здесь после института.

— Обошёлся бы как-нибудь без квартиры. Снимал бы.

— А кто бы платил за неё. Ты ведь нигде не работал. А сейчас работаешь, кстати?

— Уволился недавно.

— Опять! Неужели ничего достойного найти не можешь?

— Предлагают разное. Но ты же знаешь, что я за гроши на дядю работать не буду.

— Жалко. Сколько мы с мамой тянули тебя, учили, и всё зря. Ну, как же так, сынок! Тебе ведь уже давно за сорок, борода седая.

— Всё по блату, отец. Был бы ты у меня олигархом, а не учителем в школе.

— И что?

— А то. Умные люди в девяностые деньги делали, а ты стаж свой педагогический высиживал. Крутиться надо было.

— Я и крутился, как мог. Думаешь, легко было в советское время квартиру получить.

— Да какая это квартира, хрущёвка драная! — усмехнулся сын.

— Однако ты вырос в ней, — вздохнул отец. — Потом на дом с мамой копили. Как отпуск, так подрабатывали.

— Да он копейки тогда стоил!

— Да хоть сколько! Главное, что мы с мамой любили тебя. Ты дневник-то мой о себе читаешь иногда?

— Какой дневник?

— Который я тебе в восемнадцать лет передал. Я ведь его со дня твоего рождения вёл. Где он?

— Валяется где-то, — отмахнулся сын.

— Оградку бы покрасить, — помолчав немного, заметил отец. — А то мама переживает. Траву она ещё может повыдергать, а на другие дела у неё уже сил нет. А ты чего приехал-то? Десять лет не появлялся, и живой я не нужен был, а тут на тебе.

— Я к маме приезжал. Семьдесят лет всё-таки. Вот она и попросила проведать тебя перед отъездом.

— А, если бы я олигархом был, проведал бы без маминой подсказки?

— Да не обижайся ты, я же пошутил просто, — улыбнулся сын. — Пойду я, а то на электричку опоздаю.

Сказав это, он встал со скамейки, застегнул куртку, вышел за оградку и направился к центральной аллее.

— Береги себя, сынок! — услышал он вдогонку голос отца. Вороны не слышали, листья не слышали, а он услышал.

Недопитая бутылка водки досталась пожилому рабочему с тележкой, заваленной отслужившими своё венками и прочим кладбищенским мусором.

Ветер усилился, похолодало. Осень есть осень.

Криминальный поцелуй

Почти все как-то вянут, кукожатся утром после честного и желанного свидания на одну ночь. Глаза виновато отводят, смотрят куда-то мимо, спешат поскорее исчезнуть, будто грех какой совершили. Спасибо друг другу не скажут, не спросят о самочувствии, кофе не попьют вместе. Не пожелают удачи и не намекнут даже на возможное продолжение знакомства. А у этих всё наоборот.

— Я провожу тебя до остановки, — сказал он.

— Хорошо, — согласилась она.

Вышли на Пролетарскую. Раннее воскресное утро. Тихо, безлюдно. Нормальные люди спят ещё. А ненормальные, типа вот этой маленькой сгорбленной старушки с двумя сумками, стоят и ждут первого трамвая. А сумки большие, туго забитые чем-то и не застёгнуты даже от избытка содержимого.

Зная, что предстоит скорое расставание и, не зная, что будет с ними дальше, он нежно поцеловал девушку в губы.

— Безобразие! — прервала сладостное мгновение старушка. — Ни стыда, ни совести! При всём честном народе! Ай-я-яй!

— А честной народ это вы? — поинтересовался парень у старушки. — Никого же нет.

— А я что, не человек, что ли!

— А не на барахолку ли намылился этот честной человек?

— А ты почём знаешь?

— А чего тут знать-то. Вон он утюг ржавый из сумки торчит. Ни стыда, ни совести!

— Сам ты ржавый! — отмахнулась старушка. — С такой пенсией и трусы рваные продавать понесёшь.

— Неужели купят?

— Купят, — заверила старушка. — Мигранты всё купят. Я вон сорок лет в школе учительницей отработала, а денег и мне ни на что не хватает. Соседи избавятся от чего-нибудь, я и везу на рынок. Всё лишняя копеечка.

— А самой вам сколько лет?

— Восемьдесят пять.

— Ого! — воскликнули в голос молодые