Лахайнский полдень - Алексей Анисимов
За время их дружбы стало понятно: в кулинарных предпочтениях друзья расходились. Рэн виртуозно готовил традиционные блюда японской кухни, но постоянно экспериментировал и придумывал новое. Он уже собрал целую коллекцию авторских «гармоничных суши», как сам их называл, которые, скорее, являлись смешением классики и новых идей. Асахи же тяготел к классическим нигири-суси и сашими, ценя больше всего простоту и чистый вкус. Он уже прекрасно разбирался в продукте, умел выбрать идеальное мясо и самостоятельно разделать любую рыбу. Работа ножами доставляла ему неподдельное удовольствие – клинок становился естественным продолжением руки.
Особенно Асахи любил разделывать целые тушки, работу, для которой требовался особый длинный нож по форме и весу напоминавший меч. Со временем владение именно этим инструментом снискало уважение даже у Короля Цукидзи. Тот не раз признавал: для иностранца Асахи слишком уж по-японски держит нож, словно в руках у него настоящий самурайский меч. Но сам Асахи понимал: это лишь отголоски фантазий. Настоящее оружие в руке лежит по-другому, он запомнил это ощущение, хоть и держал боевой меч в руках недолго.
Токиари учил фехтованию, но всегда на бамбуковых палках. Лишь в последние месяцы перед отъездом в Токио, когда он жил в доме Йокой, Асахи позволял себе иной раз взять с подставки катану. После целого дня в поле он оставался один и в тихом вечернем свете, чувствуя в руках тяжесть стали, пытался достичь того особого ощущения, которое рождает самурайский клинок. Он искал в катане не красоту формы, а чувство равновесия – момент, где клинок будто сам знает, что делать.
Баланс меча зависел от того, как ложилась рукоять в ладонь. Если центр тяжести чуть смещался вперед – движение становилось сильным, но вязким; если назад – клинок был легче, удобнее для серии ударов, но слишком суетливым. Только при точном балансе удар выходил быстрым и решающим, не оставляя противнику ни времени, ни шанса на ответ.
Асахи упражнялся молчаливо: не в сложных комбинациях и не в эффектных финтах, а в простых отточенных движениях, завершающихся одним окончательным ударом. Он повторял взмах и чувствовал, как сталь ведет ладонь, как тело само вычерчивает линию, как сила и скорость сходятся в одной точке – в моменте, где клинок словно оживал в руке и бил сам, избавляя хозяина от долгой дуэли и завершая ее единственным точным решением.
Уже работая на рынке, Асахи часто размышлял об этих различиях самурайского меча и рыбного ножа. Рабочий нож напоминал меч формой – длинным узким клинком, но всё же был чуть короче и легче. Он предназначался не для смертельного боя, а для мирного созидания – повседневной суеты. У него не предполагалось противника, поэтому центр тяжести ножа сразу был смещен к рукоятке, что облегчало труд мастера. Раньше меч останавливал жизнь, а теперь лишь сохранял ее вкус. Разница вроде очевидна.
Но какое же ощущение от клинка возникало у самурая раньше? Получить ответ было невозможно: смысл клинка раскрывался только в бою. А для этого нужен противник – враг!
Асахи попрощался с Королем и рынком Цукидзи, но главной причиной такого решения были всё же не усталость, не желание материального благополучия и даже не вдохновение Рэна. Основной толчок неожиданно пришел из другого источника – одного из дневников Токиари.
Старые тетради пахли тушью и временем, в каждой строчке сквозила сосредоточенная, почти монашеская преданность делу, которую Учитель вкладывал в любой поступок. Асахи перечитывал их снова и снова, ловя себя на мысли, что за каждым словом проступает не только опыт, но и особая философия.
Однажды он наткнулся на затерянный среди других рассказов эпизод, легенду, которой Токиари явно придавал особое значение. Это было не просто красивое предание, а история с такими ясными символами, что она словно зажгла внутри Асахи огонь.
Именно тогда он понял, в каком направлении должен двигаться и какое место в этом пути займет его страсть к клинкам.
Глава 2
– Извините, сэр, – раздался мягкий, но настойчивый голос стюардессы. Она склонилась над Асахи и обращалась к нему по-английски с заметным японским акцентом. – Наш самолет готовится к взлету. Пожалуйста, застегните ремень.
Он открыл глаза. Девушка в форме «Японских авиалиний» чуть поклонилась и пошла дальше по проходу, привычно проверяя пассажиров.
Асахи только сейчас понял, что задремал среди суеты рассаживающихся пассажиров и пропустил момент, когда лайнер начал медленно разворачиваться к взлетной полосе. Впереди было четырнадцать часов полета – и возвращение в Токио.
Взгляд упал на телефон, всё еще зажатый в ладони. На экране светилось сообщение от Хиротоши о предстоящем сходе и том самом «английском самурае», как они прозвали японца из Абингдона между собой. Асахи невольно улыбнулся, убрал телефон и защелкнул замок ремня.
Какое-то время в голове еще вспыхивали обрывки сна, будто кто-то листал старые фотографии и рвал их на клочки. Он пытался собрать их в единое целое и понять, что именно тянуло его в прошлое. Сколько же лет прошло с того поворотного момента, открытия ресторана? Четыре? Пять?
Он попытался подсчитать, но вместо ответа вспомнил про один из дневников старика, тот самый, с которого всё началось. Это был не сухой учебник с бесконечными именами, титулами и датами, на страницах жила сама ткань того времени. В нем находилась особая историческая карта, та, по которой обучали мальчиков в самурайских семьях.
Асахи постоянно перечитывал этот дневник с тем удовольствием, которое испытывают, встречая старого друга. Он был уверен: для молодого самурая такой информации было более чем достаточно, чтобы понять свое место в мире. А для него этот трактат сделался чем-то бо́льшим, чем воспоминания из прошлого: он был и путеводителем в сложном переплетении древнего японского общественного строя, и источником вдохновения.
Асахи, конечно, понимал: поражение в мировой войне и последовавшие за ним потрясения с корнем вырвали вековой уклад страны. Дневник не мог служить прямым руководством к действию, но он дарил возможность окунуться в прошлое, ощутить дыхание событий, понять законы ушедшей эпохи. Особенно впечатляла история о неприступной западной столице Киото и крошечном замке Эдо, которому суждено было стать могущественной
