Как делаются... - Андрей Александрович Пирогов

Андрей Пирогов

Как делаются…

Как делаются женщинами

Я же точно знала: нельзя подниматься к нему на этаж, нельзя!

Нельзя, знала же, кретинка самовлюбленная!

«Ты только постоишь на площадке, Танюша, подождешь, я тебе кассету и вынесу — всего делов — а завтра не смогу, уезжаю и надолго, месяца на два», — так задешево купить, а?

Потом-то я поняла: отомстить Петюнчик решил. Полгода назад я на глазах у всей честной компании врезала ему, посоветовав употребить обещанную в подарок шубу самостоятельно, индивидуально: на предмет согревания собственных, явно застывших мозгов, плюнула и ушла. Через недельку Петюня как ни в чем не бывало позвонил, и я решила: умылся и тихонечко отошел в сторону, а оказалось — вот.

Кассета действительна была нужна — мои первые, слабые еще и потому очень мне дорогие песни.

— Тань, ну чего тебе тут торчать на лестнице, темно уже, а я… а мне… а мне поискать кассету надо, сунул куда-то, не помню, куда, зайди! Зайди, Тань, ну чего тебе бояться?

Встретил он меня действительно случайно (просидела в лицее допоздна, никак не давалась «голова старика») — наверное оттого ничего и не заподозрила: спланировать акцию заранее Петюня не мог.

Ох, Петя, не знала я, какой ты, оказывается, импровизатор: на ходу сориентировался, случай не упустил, сильно, значит, я тебя тогда пригрела.

— Да заходи ты, Тань, смешно!

И я вошла.

И сразу стало все ясно.

Петенька жестко отодвинул меня от двери, запер ее, ключ вынул и сунул себе в карман, даже накинул цепочку. Развернулся неторопливо, мерзко ухмыльнулся и с издевочкой произнес:

— Вот и ладушки… Зашла Танюша в кои-то веки в гости… Сейчас ей будет хорошо… И мне, и ей, и всем-всем-всем… — глазки у Петюни загорались.

— Пэтр, ты? — раздалось из комнаты.

— Я, Казбек! — готовно вякнул Петя. — И не один, как обещалось!

Он обошел меня и распахнул дверь:

— Оп!

Из-за накрытого стола на меня смотрели трое кавказцев.

Сильные, рослые, веселые; они заговорили разом, но расслышала я только Петю, и то после толчка в плечо:

— Сама разденешься, Тань, или тебе помочь? — голос его звенел от радости. — Плащик давай… Пока — плащик.

От страха я двигалась полупарализованной, в памяти случился провал.

Очнулась я за столом, зажатой между двумя кожаными фигурами. В низкую петюнину тахту я просто влипла, и голые мои коленки уставились в потолок как дула орудий, нет, как рельсы сортировочной горки: достаточно поставить на них ладони, и те сами поедут вниз. И будет их, видимо, восемь штук сразу, они изнасилуют меня вчетвером. Как хотят, в любой последовательности, в каких угодно вариантах.

Меня еще никогда в жизни не насиловали, и так страшно мне никогда еще в жизни не было.

— Ми сэгодна пазнакомымся паближэ, да? — на мою коленку легла потная ладонь.

Я едва не отпрянула, невольно глянув в чужое лицо.

Он улыбался; крылья носа изогнулись, открывая в ноздрях черные жесткие завитки.

* * *

Я красивая; это не хвастовство, а констатация факта.

Стройная и высокая, с длинными ногами, с грудью, которая согласно французским канонам аккуратно умещается в моей же ладошке. Волосы и лицо расписывать не буду, скажу одно: я не употребляю косметики вообще. Никакой и никогда, мне хватает своего, природного.

За 18 лет от своей красоты я нахлебалась по самые уши. Красота — не дар, а крест; не скажу, что с радостью поменялась бы внешностью с Ленкой Сергеевой, например, но порою становится тошно. Мужчинам такого не понять: ВСЕГДА И ВЕЗДЕ быть под прицелом. В автобусе, когда чувствуешь, что сзади к тебе невзначай прижимаются, чтобы потом попытаться ощупать, на вечеринке в компании, когда первый напившийся начинает сверлить тебя взглядом и буйно расхваливать «породу и стать», при приеме на работу, когда тебе простыми словами объясняют, чем надо заплатить за хороший заказ. «А если минетик прямо сейчас, так я, Тань, потом много чего для тебя сделать могу…»

Ненавижу.

Ненавижу я в эти секунды своё роскошное тело, но больше, конечно, этих похотливых скотов. Ты, старый пузан, папик плешивый, недобиток, только на деньги и власть уже надеяться можешь, без «Виагры» шагу из дома не шагнешь, ты точно знаешь, что «весь мир — бардак, все бабы —…»? Ну так полюбуйся на исключение: я — не станок, я — живая и настоящая, а деньгами своими можешь подтереться, гад, понял?!

Объясняться в таких случаях бесполезно, да и опасно, надо уходить сразу, без разговоров.

Я давно перестала верить кому-либо из новых знакомых противоположного пола: даже если мужчина красивый, молодой и интересный, заноза свербит: а я ему нужна или воздержание замучило? И даже если он знает о Гребенщикове или Янке, тоже торопиться не стоит: раза два меня через них наказали жестоко.

Будь я озабоченной, ха-ха, было б, пожалуй, легче, форма и содержание обрели бы, так сказать, единство — они бы думали, что используют меня, а на самом деле это я бы их использовала. Ленка Сергеева, подружка моя сердешная, готова всегда, везде и с любым, от запаха мужского шалеет, бери тепленькую — вот и злится, что брать не торопятся.

Злится на них и на меня, бедная.

А я — богатая?

Подруг из-за красоты у меня тоже нет.

Нет и никогда не было.

* * *

— Болшэ всэго в русских дэвушках мнэ нраватся знаишь, Тана, што?

— Что? — автоматически переспросила я.

— Ны за што нэ догадаишса… Глаза! Такые как у тэбя — сэрыи.

Он добавил друзьям что-то на своем, все заржали. Петюня тоже засмеялся, будто понял хоть что-то. Досмеялся до конца и затарахтел, падаль:

— Танюша у нас, обрати внимание, Казбек, особенная, не красится даже! Красоточка! А уж веселая, м-м-му-уу! — он причмокнул губами и сглотнул. — Мы сегодня в этом убедимся… Да и девка своя, свойская! Чего-то только молчаливая сегодня, и чего это, Тань? А-а, понимаю, от счастья проглотила язык, столько удовольствий впереди! И скоро уже, Тань, скоро.

Он взял со стола бутылку:

— Смотри — «Абсолют», шведская водочка, не паленая, учти, надежно.

Пёрло из Петюни, просто пёрло — за всё сочтется разом. Ох и дура же я…

— И столик, Танюша, обрати внимание, немалых денежек стоит, — он с натугой изображал остряка, — так что всё по честному будет: икоркой тебя сперва покормим, балычком, буженинкой… Не сомневайся, Тань, мы мужики дельные.

Проклятое воображение уже вбивало гвозди в мой собственный гроб.

Кажется, этот справа, у окна, самый злой и опасный