Лахайнский полдень - Алексей Анисимов

Алексей Анисимов

Лахайнский полдень

Часть I

Идзанаги схватил огромный камень и запер им вход в страну мрака. Из тьмы Идзанами прокричала в ярости: «Я буду мстить! Каждый день в мире живых будет умирать тысяча душ, и тени их окажутся здесь!» Идзанаги поклялся в ответ, что каждый день будет рождаться полторы тысячи новых душ.

С тех пор в стране мертвых правит богиня Идзанами, а в стране живых – бог Идзанаги. Вернувшись, бог совершил в ручье обряд очищения от скверны. Когда вода коснулась левого глаза, из нее явилась Аматэрасу – богиня солнца, дарующая свет, жизнь и божественный порядок… 1

Глава 1

Абингдон-на-Темзе, или просто Абингдон, – крошечный английский городок, который, несмотря на свои размеры, всегда мог похвастаться удивительно яркой историей. Здесь родился знаменитый эль Old Speckled Hen («Старая рябая курица»), появился завод спортивных автомобилей MG и выросла прославленная группа Radiohead. И это лишь начало списка звучных имен, которые высыпались на экран монитора, когда русская семья Шмидтов – Семён и Светлана – полгода назад принялась искать для сына подходящую летнюю школу.

Пусть это и были всего лишь исторические справки (ведь многие заводы, пивоварни и легендарные группы давно покинули не только городок, но и сей бренный мир), но именно автомобильная марка подкупила Семёна, а громкое имя рок-группы окончательно убедило Светлану. И выбор этот трудно назвать легкомысленным или поверхностным. Близость городка к самому Оксфорду оказалась столь весомым доводом, что иных обоснований больше не требовалось. Когда кто-то из друзей или назойливых родственников докучал расспросами, где же учится их сын, почти всегда за небрежным ответом Светланы: «В Оксфорде» – следовал понимающий кивок, и необходимость в дополнительных пояснениях отпадала сама собой.

Выбор страны оказался для супругов куда бо́льшим испытанием и дался им не сразу. Семён происходил из семьи немецких переселенцев, пустивших корни в России во времена Екатерины Великой. Повзрослев, он с иронией любил говорить, что у него «в крови – Европа», и гордился своей родословной. Но и Россию любил – чуть болезненно, так, как любят недосягаемое и всё же желанное.

Еще со школы его фамилия цепляла окружающих. Над ним посмеивались: дразнили то немецким шпионом, то просто фрицем. Внешне он ничем не отличался от других мальчишек, но они постоянно заставляли чувствовать, что он другой – не как «все». Словно ребенок, тянущийся к матери, но раз за разом отталкиваемый – не больно, но обидно. А он изо всех сил хотел доказать, что ничем не хуже – такой же, как «они».

Страна детства – Советский Союз – вскоре развалилась. Семён вырос и обнаружил: того государства нет, а эти «все» остались и начали даже завидовать его немецкому происхождению. Но затаенная любовь к родине – странная, болезненная – так и не отпустила. Но к какой родине, он уже уверен не был. И, может, поэтому после рождения сына всё чаще, помимо привычных хлопот, всплывала тема учебы за границей – то мимоходом, то с нажимом.

Светлана, которая родилась в обычной семье советских военных, никогда не сталкивалась с трудностями, которые возникали у супруга из-за немецкой фамилии. Россию воспринимала без особых эмоций, как те «все». Она не стала для нее объектом любви, боли или борьбы, как для мужа, скорее фоном, нежели чем-то личным.

Семён какое-то время считал, что для сына правильнее будет учиться именно в Германии. Впрочем, ни он, ни Светлана не говорили по-немецки и никогда в Германии не бывали. Поэтому постепенно они склонились к Великобритании, хотя и там им еще не довелось бывать.

– Хорошо, пусть английский будет первым иностранным языком у ребенка, – сделал, наконец, заключение Семён, убеждая скорее себя, чем супругу, в необходимости выбора именно английской школы.

Светлану, однако, убеждать было не нужно. Она не понимала, зачем учить какой-либо язык, кроме английского. По ее мнению, знание его гарантировало, что человек не пропадет в любой точке мира. А когда они стали регулярно отдыхать за границей, каждая поездка лишь подтверждала ее уверенность.

– Кому вообще нужен немецкий в наши дни? – спрашивала она Семёна.

– Не скажи! – легко заводился тот. – Немцы обязаны знать свой язык.

– Так выучи его для начала сам, – звучал ее финальный аргумент.

Семён обычно терялся.

– Ну мне-то английский для работы нужен, – отвечал он с легким чувством вины.

Для Светланы этого было вполне достаточно. Она хоть и любила мужа, но добиться от него признания своей неправоты любым другим способом было трудно. История с немецкой родословной оставалась для него чувствительной темой и потому оказывалась благодатной почвой для профилактических семейных споров. Светлана это прекрасно понимала и порой осторожно пользовалась этим.

Впрочем, несмотря на мелкие трения, супруги с нетерпением ждали первой поездки в Англию. Путешествие планировалось недолгим, но таким, что сулило возможность воочию увидеть их чадо в аутентичном антураже английской школы и посетить музыкальный концерт с его участием.

Конечно, они могли дождаться, когда сына привезут с другими детьми, уехавшими туда организованной группой. Но Светлане хотелось попрактиковать свой английский, так сказать, в естественной среде, с настоящими англичанами. А Семён мечтал попробовать английский эль в местных пабах. Но главное – летняя школа казалась им лишь отправной точкой в планируемом британском образовании сына, поэтому в правильности выбора лучше было убедиться лично.

И вот в один из тех дней, которые по прогнозу обещали быть солнечными, но в итоге оказались промозглыми и дождливыми, супруги наконец добрались до Абингдона.

– Не понимаю, – пожаловалась Света, поеживаясь на ветру в своем летнем платье. – Сейчас же самый разгар лета. По прогнозу вообще-то должно быть солнце.

– Ну, дорогая! – усмехнулся Семён, разводя руками. Смех прозвучал громко, но без настоящего веселья. – Солнце показалось, когда мы приземлились в аэропорту. Оно выглянуло пару раз, когда мы ехали в поезде. И светило, когда мы садились в такси. Ну сколько его нужно?! Ведь так можно и обгореть!

Семён давно научился реагировать на жизненные вызовы бурным саркастическим смехом. Со временем этот хохот превратился в щит, особенно против жалоб супруги. Смех был не просто громким, а оглушающим. Иногда Семён гоготал так, что, хотя Светиным ушам и не было физически больно, то ей самой точно становилось не смешно. Чтобы прекратить мучение, ей требовалось безоговорочно согласиться. Только тогда он,