Сапсан - Джон Алек Бейкер

осматривал стерню. Он все больше тревожился и сосредотачивался, беспокойно сжимал провод и переставлял лапы. Его перья взъерошились и размокли от дождя, они свисали с груди, как спутанные бурые веревки. Он легко спланировал к полю, снова взлетел с мышью в когтях и полетел к далекому дереву, чтобы ее съесть. Через час он вернулся на то же место и снова стал наблюдать за полем; недовольный, сгорбленный, отяжелевший от дождя. Большая голова склонилась, а глаза ощупывали, и разгадывали, и распутывали лабиринты борозд и шеренги сорной травы. Вдруг он бросился в страховочную сеть своих крыльев и слетел к полю. На краю поля что-то бежало к спасительной канаве. Сокол легко опустился на это что-то. Затрепетали четыре крыла, а потом два крыла замерли. Сокол грузно летел к середине поля, держа в лапе мертвую камышницу. Слишком далеко она ушла от своего убежища, как часто делают камышницы в поисках пищи, и позабыла о неподвижном враге. Птица, оказавшаяся не на своем месте, всегда погибает первой. Крылатый ужас находит всех неуместных, и больных, и потерявшихся.

Сокол повернулся спиной к дождю, наполовину расправил крылья и начал есть. Две или три минуты он выдергивал перья из груди добычи. Склоненная голова качалась из стороны в сторону. Потом голова и шея стали двигаться ровно и ритмично. Сокол дергал головой вверх, зазубренным острым клювом пронзал мясо и отдирал с костей куски. Иногда он поднимал голову, резко озирался и снова склонялся над пищей. Через десять минут движения замедлились, промежутки между глотками стали дольше. Но вялое кормление продолжалось еще четверть часа.

Сокол замер. Он, казалось, утолил свой голод, и я осторожно пошел к нему по мокрой траве. Он тут же взлетел, подхватив остатки добычи, и скрылся в слепящем дожде. Он начинает меня узнавать, но пока не делится со мной добычей.

20 октября

Сапсан завис над заливными лугами, большой и яркий среди темных скворечьих колец. Он летел лицом к южному крепкому ветру и свежести утреннего солнца. Он сделал круг, набрал высоту, а потом томно спикировал, вращаясь в падении, и его золотистые лапы блестели на солнце. Он несся стремглав, вертелся по спирали, как чибис, и распугивал скворцов. Через пять минут он снова взлетел, кружась, скользя между скворечьими сетями, ныряя в свет, как рыба, рассекающая теплую воду.

На тысяче футов он остановился и осмотрел маленькие зеленые поля под собой. Его золотисто-бурое тело в коричневую крапину сияло на солнце, как чешуя форели. Подкрылья были серебряными; второстепенные маховые перья были заштрихованы черными подковками, загнутыми внутрь от кистевых суставов к подмышечным перьям. Сапсана качало и сносило, как лодку на якоре, а потом он медленно уплыл в северное небо. Круги удлинялись до размашистых эллипсов, пока он не превратился в точку и не исчез вдали. Стая чибисов взлетела под ним, извиваясь, раскачиваясь, разрываясь на части. Сапсан спикировал между ними, вращаясь по тигриным спиралям. Его скрюченные когти сияли золотым светом. Бросок был великолепным, но показушным, и я не думаю, что он кого-то убил.

Река блестела синевой среди зеленых и бурых полей; я следовал за соколом вдоль склона холма. В час дня он вдруг явился с севера, оттуда, где за плугом летали чайки. Он сел на столб, в движениях рьяный и дикий, и крепкий ветер трепал длинные перья на его груди, желторябящие, как спелая пшеница. Он отдохнул минуту и рванулся вперед, низом пролетел над капустным полем, разогнал вяхирей. Он набрал малую высоту и ударил по одному вяхирю, протянув к нему лапу, будто ястреб-тетеревятник. Но это было только притворство, холостой выпад в нескольких ярдах от птицы. Не останавливаясь, он на той же высоте полетел дальше, и его спина отливала на солнце красным деревом, цветом глины с пятнами глубокой ржи.

Он покинул поле, взмыл на ветру и – крохотная фигурка в солнечной оправе – заскользил над рекой. Его крылья были свободно вывешены, плечи опущены; крылья будто выступали от середины туловища – силуэтом он больше походил на золотистую ржанку, чем на сапсана. Обычно же плечи сапсана округлены и настолько выведены вперед, что невозможно оценить длину тела и шеи перед крыльями.

За рекой он свернул на восток, и больше я его не видел. Сотни грачей и чаек клубами взлетали над горизонтом; летящий к берегу сокол напугал их, и теперь птичья толпа кружила и парила, редела и оседала.

У ручья я увидел своего первого осеннего бекаса и близко подошел к куропатке. На ее груди, казалось, рельефно выступала каштановая подковка, очерченная солнечными лучами. В половине третьего над деревьями пролетела самка сапсана, ее преследовала ворона. Самка была почти такого же размера, как ворона; ее грудь была шире и более бочкообразной, чем у самца, а крылья – шире и менее заостренными. Она быстро кружила, ускользая от вороны, а потом набрала высоту. Забравшись уже очень высоко, она полетела на восток по золотисто-бурому, покрытому облаколистьями небу холма и исчезла в светлом облаке, нависшем над далекой водой.

23 октября

В двадцатых числах в долину прибыло много зимних мигрантов. Сегодня в боярышниках у реки было пятьдесят черных дроздов, а раньше их там было всего семь.

Утро было туманным и тихим. В полях к северу от реки скворец чудесно подражал сапсану, до бесконечности повторяя его крики. Другим птицам было от этого не по себе; как и я, они были обмануты. Я не мог поверить, что это не сокол, пока своими глазами не увидел, как скворец раскрывает клюв и издает этот звук. Слушая подражания осенних скворцов, можно определить, когда в долину прибывают золотистые ржанки, рябинники, пустельги и сапсаны. Голоса более редких пролетных птиц, таких как средний кроншнеп и большой улит, воспроизводятся так же добросовестно.

В два часа дня двенадцать чибисов пролетели у меня над головой, они неуклонно продвигались на северо-запад. Высоко над ними мелькнул сапсан. Это был маленький, светлого окраса самец. Возможно, он мигрировал вместе с чибисами.

Солнце показалось из-за тумана, и самец – тот, за которым я наблюдаю уже месяц, – взмыл над заливными лугами, окруженный неизменной скворечьей толпой. На трехстах футах он вырвался из их кольца, быстро миновал реку и в долгом планировании припустился вперед и вниз. Над полем взмыли сотни чибисов и чаек, и сокол спрятался среди них. Он, наверное, надеялся схватить птицу снизу, как только она поднимется, но не думаю, что ему это удалось. Полчаса спустя множество озерных чаек все еще кружило на тысяче футов над полями. Чайки быстро и изящно реяли на неподвижных крыльях, кричали на лету. Каждая птица кружила в нескольких ярдах от соседней, но всегда в противоположном направлении.

При ясном послеполуденном свете над долиной поднимались то вяхири, то чайки, то чибисы, а сапсан кружил над бродом и рощей, вдоль хребта и снова над рекой. Он преследовал чаек от пашни к пашне, пока до захода солнца не остался какой-то час. Тогда он улетел к побережью.

24 октября

Тихое небо затянуло облаками, воздух был прохладным и смирным. Тропы подсохли и хрустели палой листвой. Самец сапсана летел над лесами долины – легкий, зловещий, жесткокрылый, он поднимал с деревьев вяхирей. У реки я нашел его утреннюю добычу – озерную чайку, белевшую на темной сырой пашне. Она лежала навзничь, красный клюв раскрыт, из него торчит окоченелый красный язычок. Хотя перья были выщипаны, мяса было съедено совсем немного.

Я пришел к эстуарию, но там был отлив. Под далекий зов кроншнепа и глухое горевание тулеса вода уходила в безмерную пустоту грязи и тумана. Сидящая на ветви пустельга сияла в дряблом свете, как медный треугольник.

Я ушел рано и к четырем часам снова был в низовье реки. В деревьях, окрикивая хищника, истерили мелкие птицы. Сапсан вылетел из укрытия, пролетел очень близко от меня, преследуемый черными дроздами и скворцами. Я увидел темные усы на бледном лице, лютиковый глянец в коричневом оперении, полосы и пестрины на подкрыльях. Макушка сапсана была необычно бледной и светлой, золотисто-желтой с коричневыми пестринами. Длиннокрылый, подтянутый