Сапсан - Джон Алек Бейкер
29 октября
Медлительный лемех разрезáл землю, черно-коричневые комья заворачивались в гребни, их глянцевитые верхушки блестели на солнце. Чайки с чибисами рыскали по этим длинным бурым долинам, по темным расщелинам в поисках червей, словно орлы, охотящиеся на змей.
Сапсан сидел на столбе у реки, не обращая внимания на птиц, и вглядывался в навозную кучу. Он нырнул в смрадную солому, побарахтался в ней, размахивая крыльями, потом тяжело взлетел и направился на север, унося в когтях большую серую крысу.
В час дня над рекой потемнело восточное небо, и у меня над головой прожужжали стрелы скворцов. Позади и выше них вяхири с чибисами производили свои тяжелые залпы. Тысяча птиц неслась вперед, будто не осмеливаясь оглянуться. Кружащие чайки воздвигли в тусклом небе белый купол. Через десять минут чайки спланировали обратно к пашне, скворцы и воробьи слетели с деревьев. В небе, полях, зарослях, над лесом и рекой сапсан оставил явный след страха.
На северо-востоке птицы дольше оставались в укрытии, как если бы опасность была к ним ближе. Проследив за их взглядами, я увидел стычку сокола с двумя воронами. Они погнались за ним; он круто набрал высоту; они сели на дерево; он спикировал на них, чиркнув по веткам; они взлетели и снова погнались за ним. Эта игра повторилась раз десять; потом она надоела соколу, и он улетел вниз по реке. Вороны отправились к лесу. Вороны, должно быть, кормятся очень рано или очень поздно, потому что в долине я редко застаю их за этим занятием. Они проводят время за купанием, окрикиванием хищников и погонями за другими воронами.
К трем часам сапсаний полет стал проворным и ловким. Его голод нарастал, и когда он перелетал с дерева на дерево, крылья плясали и пружинили по воздуху. Скворцы клубами поднялись из ивняка и целиком его скрыли. Он оторвался на высоте, расправил крылья и поплыл. Ветер нес его над долиной. Он медленно кружил под низкими серыми тучами.
Когда уже почти стемнело, я нашел его пóедь: на берегу реки, в пяти милях вниз по течению лежали перья и крылья серой куропатки. Кровь в сумерках казалась черной, а голые кости белели, как оскаленные зубы. Сапсанья добыча похожа на еще теплые угли прогоревшего костра.
30 октября
Ветер трепал знамя осеннего света, растянутое над зеленым мысом между двумя эстуариями. Восточный ветер гнал серебряно-серые дожди по мерзлому небу цвета сидра. Птицы взлетели с пашни, как только над ними показался дербник – маленький, бурый, проворный; темный на фоне неба, он набирал высоту, скакал и маневрировал над стерней. Коричневые перепаханные поля и стерни дрожали и рябили от обилия жаворонков, а перелески пестрели ржанками. Палая листва раскрасила тихие тропы.
На побережье крепкий ветер гнул деревья, хлестал ветвями. Равнина была гудящей пустотой, в которой не осталось обитателей. Свет упал на крапивника, сидящего в сухой канаве среди палой листвы, и он вдруг показался мне божественным. Маленький смуглый священник, истовый до самой своей смерти, а его прихожане – сухие листья и седые кусты.
Я перешел через холм, спустился к южному эстуарию. Дождь гнал на поля тучи ревущих брызг. Потом вышло солнце, и на свет вылетела деревенская ласточка. В этой долине есть свое особое одиночество. Крутые пастбища, поросшие вязами, нисходят к ровным полям и болотам. Вдоль сужающегося эстуария протоптаны дорожки. Между дальними вязами – одиночество и покой. Но когда я дохожу до речной дамбы, наступает опустошение.
Зеленые северные склоны обуглились от обилия галок. Над сухим дребезжанием серых болотных камышей просвистела свиязь – веселый звонкий звук, который только туман и расстояние смогли заглушить и сделать печальным. На дамбе лежал нетронутый мертвый кроншнеп, грудкой вверх, с переломленной шеей. Зазубренные обломки костей проткнули кожу. Когда я поднял мягкое влажное тельце, длинные крылья раскрылись, как веера. Вороны еще не успели забрать речное сияние его чудесных глаз. Я положил кроншнепа обратно. Когда я уйду, убивший его сапсан может вернуться и съесть его. Тогда его смерть не будет напрасной. А на болоте остался гнить лебедь с простреленной грудью. Жирная тяжелая туша уже смердела. Такое обращение с мертвецом омрачило великолепный день, который, по мере того как стихал ветер и садилось солнце, оканчивался безмолвным запустением облаков.
2 ноября
Вся земля окунулась в рассол осеннего света и заблестела золотисто-желтым, бронзовым и ржаво-красным цветами. Сапсан, погоняющий птичьи стаи, тонул в высокой синей глубине. Еще выше блестели созвездия золотистых ржанок; по более низкой орбите кружили чайки и чибисы; в небесном мелководье шелестели голуби, утки и скворцы.
Дождевое облако расцвело над северным краем долины и раскрылось во все небо. Под ним, зажатый в темных когтях скворечьей стаи, кружил сапсан. Он дикарски хлестнул по небу, высвободился из плотного кольца скворцов и, великолепный, полетел на юг, взбираясь все выше по единственной светлой грани густой тучи. Он летел прямо на меня – очерченный светом, короткошеий, – и его длинные крылья высоко задирались над круглой головой. Внутренние части крыльев, выгнутые под углом шестьдесят градусов к туловищу, оставались неподвижными; узкие наружные части крыльев загибались выше, черпали воздух и трепетали, как весла, касающиеся скользкой речной кожи. Он пронесся надо мной и поплыл над пустыми полями. Он реял и медленно набирал высоту, сверкая на солнце, как золотисто-красный речной гравий. Самка парила навстречу ему; вдвоем они закружились и исчезли в слепящей белизне юга.
Когда они улетели, сотни рябинников вернулись, чтобы кормиться в боярышнике у реки. Другие остались в желтых пирамидальных тополях, молчаливо наблюдая с верхних ветвей – узкие светлые глазки и свирепые лица воинов. Облачность затягивала синеву. Сияние неба медленно опускалось на землю. Желтая стерня и темная пашня разгорались еще ярче.
В половине второго самец вернулся; я стоял в роще у ручья, а он быстро снижался в моем направлении. Теперь он встречает меня охотнее и не улетает, когда я приближаюсь, – быть может, он озадачен моим настойчивым преследованием. Семь сорок выскочили из травы, встревоженно зарокотали, словно низкоголосые бекасы, закружились, как кулики, и взлетели на дерево. Сапсан на мгновение завис над местом, где они только что сидели. Мечась и качаясь из стороны в сторону, работая крыльями с беззаботной свободой и большой силой, он порывом ветра пронесся над моей головой. Крылья упругие, как ива; тело крепкое, как дуб, – его скачущий прыткий полет был пружинистым, как у крачки. Снизу он был цвета речной глины, охристо-бурым; сверху носил лоск осенней листвы, буковой, вязовой и каштановой. Перья его были тонко прорисованы и мягко затенены; они блестели, как отполированное дерево. Деревья скрыли
