Сапсан - Джон Алек Бейкер
На пашне сидело не меньше двух тысяч куликов, похожих на игрушечных солдатиков, выстроившихся перед битвой. Белели макушки и лица тулесов. Множество чернозобиков спало; камнешарок и исландских песочников тоже клонило в сон; только веретенники были беспокойны и насторожены. Большой улит долго, монотонно кричал на лету, сильно беспокоя маленьких куликов. Они реагировали так, как если бы над ними летал хищник. Красные куропатки бродили среди них, натыкаясь на чернозобиков, расталкивая камнешарок. Некоторые проходили дальше, другие останавливались и кормились. Если кулик не двигался с места, они пытались пройти прямо по нему. Для птицы есть только два вида птиц: ее собственный и опасный. Прочих не существует. Все прочие птицы – просто безобидные предметы наподобие камней, деревьев или же людей, если те умерли.
9 октября
Душное марево тумана накрыло день. Туман пахнул горечью и металлом, своими холодными гниющими пальцами он ощупывал мое лицо. Он разлегся над болотом возле дороги, зловонный и вялый, как ящер юрского периода.
Когда взошло солнце, туман стал кружиться, ползать, таять в кустах и живых изгородях. К одиннадцати часам солнце сияло из середины большого синего круга. Туман сгорал по краям солнца, как убывающая белая корона. На пробудившейся земле вспыхнули цвета. Запели полевые жаворонки. Деревенские и городские ласточки улетели вниз по реке.
Севернее реки плуги переворачивали тяжелую землю, комья земли пылили и блестели на солнце. Далекий сапсан оторвался от птичьего змеевика и взмыл в утреннее небо. Он полетел на юг, ударяя крыльями и скользя на первом слабом потоке восходящего теплого воздуха, кружа восьмерками, виляя влево и вправо. На него налетели скворцы. Он возвысился над ними и, далекий и маленький, пролетел надо мной. Он то крутил головой, то глядел вниз, и его большие глаза сверкали между темными усами. Солнце добавило бронзы к его великолепному коричнево-желтому окрасу цвета стерни, а его сжатые лапы засверкали золотом. Позади торчал расправленный хвост – двенадцать коричневых перьев и десять голубых полосок неба между ними.
Он перестал кружить и рванулся вперед, ныряя в солнечный свет. Скворцы, как струйки дыма, полетели в обратном направлении, рассеялись и опустились на землю. Сокол полетел дальше, к сияющему облаку туманного юга.
Он двигался слишком быстро, чтобы за ним уследить. Со мной в долине остались только куропатки да сойки, но я видел, что со стороны берега летят полевые жаворонки и чибисы. У красных куропаток был удачный брачный сезон; их выводки больше и многочисленнее, чем когда-либо. Соек предостаточно. Я видел, как восемь из них летели через реку, у каждой в клюве было по желудю. Их ничему не научила смерть, случившаяся неделю назад; но и сапсан не пользовался их беспечностью. Может быть, мясо сойки показалось ему жилистым и пресным. Ближе к вечеру он вернулся, но ненадолго. Он проскользнул между пирамидальными тополями, как сытая щука между стеблями камыша.
12 октября
Увядает и сияет палая листва; тускнеет зелень дуба; покрываются золотом вязы.
Утром стоял туман, но южный ветер разогнал его. Небо нагрелось и выгорело на солнце. Влажный воздух двигался над пыльной землей. Север стал синей дымкой, а юг обесцветился до белизны. Жаворонки пели в теплом воздухе, мелькали над бороздами. Чайки и чибисы перелетали от пашни к пашне.
По осени сапсаны переселяются подальше от моря и эстуариев, чтобы купаться на каменистых отмелях ручьев и рек. Между одиннадцатью утра и часом дня они отдыхают на сухих деревьях, сушат и чистят перья, спят. Когда сапсан неподвижно сидит на ветви, он и сам походит на корявый, шишковатый дубок. Чтобы его обнаружить, нужно так изучить формы всех окрестных деревьев, чтобы любое добавление к ним сразу опознавалось как птица. Соколы любят прятаться в сухих деревьях. Они нарастают на них, как ветви.
В полдень, шагая вдоль реки, я вспугнул с вяза самца сапсана. Трудно было его рассмотреть на фоне коричневых полей, коричневой листвы и коричневого тумана, стоявшего у самого горизонта. Он казался гораздо меньше двух преследовавших его ворон. Но в белом небе он будто вырос, и следить за ним стало проще. Он набирал высоту на быстрых кругах, рывками отклонялся от курса, сбивая с толку нерасторопных ворон. Они каждый раз проскакивали мимо него и изо всех сил пытались нагнать. Они кричали и рокотали своим резким гортанным «пр-рук, пр-рук» – зовом, предназначенным для окрикивания хищной птицы. Когда на сапсана нападают стаей, он бьет крыльями размашисто и ритмично. Крылья бесшумно отталкиваются от воздуха – совсем как крылья чибиса. Приятно наблюдать за этими ритмичными уклонениями от атак; вы дышите в такт с соколом; эффект создается гипнотический.
Самец переворачивался и кружил в солнечном свете. На подкрыльях сверкали серебряные мечи. Темные глаза светились, а голая кожа вокруг них мерцала, как соль. На пятистах футах вороны сдались и на распростертых крыльях спланировали обратно к деревьям. Сокол поднимался еще выше и споро летел на север, описывая длинные парящие круги, пока не пропал в голубой дымке. Ржанки, как залпы картечи, взметнулись над полями и встревожили горизонт темным шелестом своих крыльев.
Послеполуденные слепящие часы я просидел возле реки, на южном краю большого поля. Солнце припекало мне спину. Сухое поле цвета песка с глиной переливалось в пустынной дымке. Стаи куропаток на блестящей земле походили на кольца из черных камешков. Когда над ними кружил сапсан, кольца сжимались. Они прятались в бороздах так же, как сокол прятался в складках сверкающего неба, но потом взлетели и бросились прочь.
Вороны снова поднялись, чтобы прогнать сокола, и все три птицы улетели на восток. Самец просушил перья и теперь выглядел бодрее. Он парил в обильном воздушном тепле, даже не взмахивая острыми крыльями. Он легко уходил от вороньих выпадов и сам пикировал на них. Одна ворона спланировала к земле, а другая упорно тащилась за соколом, грузно кружа в ста футах под ним. Когда обе птицы превратились в точки над далеким лесистым холмом, сокол замедлился и позволил вороне догнать себя. Они бросились друг на друга, сцепились и разошлись, а потом взмыли, чтобы набрать утраченную высоту. Поднимаясь все выше и сражаясь, они пропадали из виду. Ворона спустя долгое время вернулась, а сокол улетел прочь. На полпути к эстуарию я снова его увидел. Он кружил среди тысяч скворцов. Они отступали и растекались вокруг него, изворачивались и черным вихрем плясали в небе. Они влекли измученного сокола в сторону побережья, пока их всех внезапно не поглотила корона золотистого горизонта.
На эстуарии происходил прилив; спящие кулики теснились на солончаках; ржанки беспокоились. Я ждал, что с неба обрушится сокол, но он прилетел на малой высоте со стороны суши. Черным полумесяцем он рассек солончаки и поднял облако чернозобиков, плотное, как пчелиный рой. Он проплыл между ними, как черная акула среди косяка серебряных рыб, молотящих хвостами и ныряющих в глубину. Внезапным выпадом он вырвался из водоворота и погнал ввысь отбившегося чернозобика. Казалось, что чернозобик медленно притягивается к соколу. Он поравнялся с темным очертанием и пропал. Не было ни жестокости, ни насилия. Соколиная лапа вытянулась, и схватила, и сжала, и погасила сердце чернозобика с той же легкостью, с какой палец человека давит насекомое. Томно, легко сокол спланировал к вязу на острове, чтобы ощипать и съесть добычу.
14 октября
Один из тех редких осенних дней, что мирно тянутся под высокими облаками, мягкий, с кружением далекого света и стропилами синего неба, проваливающимися в туман. Вязы и дубы еще зеленые, но некоторые из них опалены золотом. Опадают первые листья. Удушливый дым от горящей стерни.
К трем часам прилив накрыл южный край эстуария. Из рвов выпархивают бекасы. Белая вода вскипает и хлещет по камням морской дамбы. Пришвартованные лодки клюют воду. Темно-красный солерос блестит, как пролитая в море кровь.
Большие кроншнепы прибывают с острова, выстроившись в небе продолговатыми щитами. Их длинные «V»[26] расширяются и сужаются, как
