Агнес - Хавьер Пенья
Ну, например.
Пока он не встретил ее в Прекестулене. Или она не встретила его.
— Надеюсь, что муравьи не вынюхают твой кокаин, — говорит он.
Она вроде как не обижается.
— Я уже не употребляю.
— Ах вот как?
— Слишком многое с тех пор изменилось.
То же самое говорил себе и он.
По словам Форета, после этого он тянется к губам Ильзы, и они целуются. Не разжимая губ. Ее верхняя губа, та, которой не существует, щекочет его. Он повторяет попытку. На третий раз она тянется к нему губами. До странности приятно. Двое взрослых развлекаются поцелуями.
Быть может, не так уж все и изменилось. Быть может, человек, который стал Луисом Форетом, просто вечный лузер. Но даже лузерам порой везет. Быть может, на самом-то деле он никогда и не был знаменитым писателем, а был всего лишь лузе ром, повисшим на шее у Ильзы, а позже — у Шахрияр. Быть может, это и есть истинная причина того, что он скрывает свое настоящее имя. Ну кто будет покупать книги какого-то лузера?
Ну да, конечно, это он и есть. Лузер. Кого он хочет обмануть?
Не Ильзу, разумеется. Кого-кого, а обмануть ее ему не под силу. По словам Форета, он представлял себе, как, однажды встретив Ильзу, примется ее оскорблять, представлял себе, как поднимет на нее руку, представлял, что просто ее не заметит, пройдет мимо, даже не подняв глаз, — хотя в таком случае скалы точно не дали бы зайти далеко, — но ему никогда даже в голову не приходило, что они будут делить сэндвичи, спальный мешок и поцелуи.
И что он даже не осмелится поднять тему.
— А что ты в Норвегии делаешь? — спрашивает она, чтобы растопить лед после того, как их губы разъединяются и оба не знают, что теперь делать.
— Ничего особенного, просто туризм, — врет он.
На самом деле он ищет идею для очередного романа. Преодолевает творческий кризис.
— И ты один?
— Мне обычно не очень везет с совместными приключениями.
Повисает тишина, будто Ильзе собиралась сказать нечто, но сочла более благоразумным пока не говорить.
— Ты ведь меня так и не забыл, верно? — решается наконец она.
По словам Форета, он покачал головой, хотя и сам не знает, какой смысл вкладывает в это движение: нет, он так и не смог ее позабыть, или же нет, он вполне успешно с этим справился. Возможно, это было самое дурацкое «нет» в его жизни.
С Ильзой, по его словам, он всегда был безупречно круглым дураком.
Возможно, потому, что она была первой женщиной, которую он по-настоящему хотел. Которую он хотел чуть не до слез. Она годами спала в соседней комнате, а он слушал, как она занимается сексом с мужчинами, с которыми он ее сам по ее же просьбе знакомил.
Он слушал скрип старой кровати и стоны Ильзы, такие исступленные, будто она старалась, чтобы он услышал. Временами он думал, что предпочел бы проколоть барабанные перепонки, чем быть невольным свидетелем симфонии наслаждения, на которую его не пригласили. Порой он забирался под одеяло, обкладывал голову подушками, но абстрагироваться от этого шума было невозможно, как от ударов сердца. Эти звуки, тот и другой, раздавались одновременно, в унисон.
— Какого рода туризм? — спрашивает Ильза.
— Как это какого рода туризм? Что, туризм бывает разного рода?
— Все бывает разного рода. Люди делают самые неожиданные вещи.
Иногда он подходил к встроенному шкафу и прикладывал ухо к перегородке, разделявшей их комнаты. Кое-как сдвигал пиджаки и пальто, и те обрушивались на его голову, словно стражи морали. Он пытался представить все, что происходило за стенкой. Воображал себя на месте того, кто был с Ильзой, и мастурбировал. Это был неплохой способ унять страдание. Пока не кончал. И тогда весь мир рушился, валился сверху вниз вместе с пальто. Прежде всего потому, что кончал он намного раньше, чем они. А потом, если было еще не слишком поздно, одевался и уходил.
— Есть туристы, желающие узнать новые места, а есть те, кто стремится, чтобы новые места узнали их, — говорит она.
— Ах вот как?
Если было не очень поздно, совокупление за стеной могло застать его и в гостиной, перед телевизором. В гостиной слышимость была еще лучше, чем в его комнате, потому что как раз за стеной гостиной располагалось изголовье ее кровати. Она любила выкурить после секса сигаретку перед телевизором. Из одежды на ней всегда был только грязный желтый халатик из ткани жесткой, как и ее руки, весь в черных подпалинах. Когда им случалось пересечься в гостиной, они говорили о чем угодно, но только не о том типе, что ждал ее в спальне. Эту тему они обходили стороной. А если он все же касался этой темы, то заранее знал, что услышит в ответ:
Заткнись.
Идиот.
Он часто спрашивал себя, что у Ильзы под халатом и есть ли там что-нибудь вообще. Какая несправедливость — подвергать его такой пытке: перед чужаком была полностью голой, а ему достался лишь старый прожженный халат. Разумеется, исключительно потому, что они друзья. А это куда больше, чем какой-нибудь проходной перепихон. Потому что любовь. Потому что доверие. Для кого-то — ее кожа; для друга — грязный халат. Это же гораздо лучше, разве можно сравнивать?
— А еще есть и те, кто бродит по белу свету так, что никто их даже не замечает. Могут оказаться в твоей комнате, а ты и внимания не обратишь. Понимаешь, о чем я? — спрашивает Ильза.
— Ни малейшего понятия.
Иногда она уходила на работу, и тогда он шел в ее комнату и переворачивал там все вверх тормашками: что-то искал, а что — и сам не знал. Какую-нибудь фотку с обнаженкой, какой-нибудь эротический текст, какую-нибудь сексуальную игрушку. И никогда ничего не находил. Разве что корзину с грязным бельем. И он рылся в этой корзине, выуживал оттуда ее трусики, обнюхивал, положив себе на лицо, и дрочил, вдыхая их запах.
К тому времени, по словам Форета, ему бы следовало уже знать: лучшее, что он может от нее получить, — это аромат ее вагины.
Человек, который уже стал Луисом Форетом, выходит из палатки, чтобы отлить. На его счастье, кто-то из походников разжег костер, и он может ориентироваться на его свет. Он решает не включать
