Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
В пьесе «Затюканный апостол» появляется и еще один совершенно новый комедийный герой, герой, которого не знала до сих пор ни одна комедиография мира. Она не знала его не только потому, что его просто не существовало в действительности, так как герой этот — телевидение, телевизионный комментатор, политический обозреватель. Мировая комедиография не знала такого героя не только из-за технического несовершенства своих эпох. Макаенку принадлежит честь гораздо большего сближения комедии и политики, нежели это было доселе в нашей сатире. А отсюда и появление в политической комедии политического телеобозревателя, он естественно рождается из самой публицистической атмосферы пьесы, он как бы голос происходящего, он словно вечевой колокол новых народных и антинародных собраний.
Телевизионный комментатор, не столько даже придуманный Макаенком, сколько вызванный им к жизни из самой жизни, многогранен, многозначен, объемен. Плох он или хорош? На этот вопрос невозможно ответить одним словом. Он, этот телеобозреватель, хорош тем, что помогает народам узнавать друг друга, что открывает секреты, опасные для наций, что сближает материки, что объясняет существо происходящего, что взывает к справедливости, к братству, к добру, к пробуждению национального самосознания. Он хорош тем, что стал как бы глазом земли, сменившим столь мало видевшее некогда недоброе легендарное око Будды. Телеобозреватель стал глазом планеты, ее всевидящим оком, от которого не спрячешься ни там, где растут пальмы, ни там, где растет миндаль, ни там, где растет липа, ни там, где растут каштаны,— словом, нигде, где раньше можно было удобно и надежно укрыться.
Но в то же время политический телекомментатор и плох. Он плох, если он объективистски равнодушно, не дрогнув, передает факты, факты сами по себе чреваты, они чреваты своей необъясненностью, своей загадочностью, своей «несостыковкой», своей разрозненностью, своими тайнами, неотделенностью в них добра от зла, неразъединенностью в них справедливости от несправедливости. Политический комментатор — это именно комментатор, а не наблюдатель, он объективен, но не объективистичен. Телеобъектив силен и своей субъективностью. Телеобъектив — это и телесубъектив в одно и то же мгновение. Наблюдая — он комментирует; передавая факты — он осмысляет факты; достоверно излагая события — он дифференцирует события по разные стороны идеологических и психологических баррикад.
И поэтому так двойственна роль политического телекомментатора в пьесе «Затюканный апостол». Его доброе дело — в воспитании Малыша, в том, что он становится всевидящим, всепроникающим, в том, что взор его в одно мгновение обегает всю землю. Но и злое дело творит политический комментатор, тот, который изображен Макаенком. Он как раз не комментирует, он транслирует, он раб фактов, он не творец мировоззрений. И отсюда, наверное, идет политическая всеядность Малыша. Побывав вместе с политическим комментатором в сражающемся Вьетнаме, примерив на себя одежды воинствующих фашистов, воинствующих антифашистов, Малыш все же не создает своей правды, не осознает подлинной правды народов. Ахиллесова пята Малыша — в размытости его мировоззрения, в нестойкости его правды. По существу, у него и нет своей правды, он только высмеивает, выворачивает наизнанку правды других, показывая, что «правды» эти, по существу, есть ложь. Но, быть может, именно потому удается семье Малыша, или, иначе говоря, обществу Малыша, подтолкнуть его к губительному окну, что он, разоблачая,— не созидал, смеясь — не показал идеала.
Пьеса Макаенка обошла почти все театры страны, она идет и до сих пор, вызывая к себе постоянный зрительский интерес. Одним из первых в стране ее поставил Московский Театр сатиры. Хорошие ли это были спектакли? Да, в основном это были хорошие спектакли, прекрасным был спектакль Театра Сатиры, где играли такие первоклассные актеры, как 3. Высоковский, О. Солюс, 3. Зелинская и лучший среди них в этом ансамбле А. Левинский, познакомивший нас с острым, нервным, неожиданным, колким, ядовитым, гневным, проникающим повсюду, словно бритвенное лезвие, характером Малыша.
Но я все же думаю, что настоящего, истинно макаенковского спектакля «Затюканный апостол» так еще и было на нашей сцене.
Комедия «Затюканный апостол» — одна из тех пьес, которые ставят перед современной сценой новые творение задачи. К ним нельзя подойти с обычными предъявлениями о сатирическом спектакле вообще. Эту комедию нельзя «открыть» обычными, уже испытанными ключами режиссерского мышления. Здесь необходимы яркая гипербола, сгущенный гротеск, сатирическое увеличение, острые смены ритмов, кричащие противоречия стилистических манер,— словом, здесь необходимо все, что было нажито «вахтанговско - мейерхольдовско - таировско - акимовским» советским режиссерским театром плюс новые формы режиссерского самообнаружения, когда быт ощутимо взрывается гротеском. Ведь Макаенок не случайно вставляет в сатирическую философскую комедию ремарки, напоминающие, что автор этот певец родной белорусской деревни, что ближе всего ему незатейливые атрибуты простого крестьянского труда. Вот как шутливо, но в то же время и серьезно пишет об этом драматург: «Время действия — как раз между прошлым и будущим. Аккурат в свежей борозде между ними. Пока соха истории не запахала эту борозду, давайте посмотрим, что же там совершается».
Примечательны здесь эти слова — борозда и соха. Борозда и соха в пьесе о западной «цивилизации», в пьесе-притче, в пьесе — философской трагикомедии. Но именно эти «соха» и «борозда» выдают Макаенка, вернее, он в эту минуту просто и не прячется, он и хочет показаться на мгновение, показаться как человек с белорусских земель, который и уходя от них никогда не уходит. «Соха» и «борозда» — это как раз контрапункт, который переводит острую сатиру в горький юмор, который соединяет авторский гнев с авторской нежностью. «Борозда» и «соха» — это как бы луч света в царстве сатирического мрака, это как бы отблески нормальных земных реалий в мире сдвинутых кошмаров.
И вот это-то должны были бы почувствовать режиссеры, ставящие «Затюканного апостола», они должны были найти это средостение между идеалом и сатирой, суметь разлить в самом воздухе гротеска здоровое спокойствие белорусской земли, откуда автор смотрит на происходящее в целой планете. Но в спектаклях и Театра Сатиры, и любого другого театра, показывавшего «Затюканный апостол», не увиделось ни этой макаенковской борозды, ни этой сохи истории, не увиделось, не в услышалось контрапункта, сливающего любовь и горечь.
Да и гротесковые сцены решались в плане обычной сатирической комедии. Телевизионный комментатор выглядел обычным телевизионным ящиком, вещающим обычные телевизионные речи. Книги, из которых Малыш черпал свою мудрость, выглядели обычными книгами. Окно, из которого Малыш падал в бездну, выглядело обычным окном. Мама, папа, дедушка и сестренка выглядели обычными западными мамой, папой, дедушкой и сестренкой, в шикарных нейлоновых куртках и плащах, в дубленках и джинсах,—
