Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
И второе словечко сказал все тот же Максим, уж совсем не из священного писания. Как-то беседовали Левон, Максим да сынок Максима — зять Левона. Левон предлагал молодым полгектара для личного пользования. Михаил отказался, присовокупив, что это, мол, анахронизм. Прошло время, а Левона все тревожило непонятное слово «анахронизм»: что бы оно значило? Вот и обратился он к дружку Максиму: «Что это Михаил сказал? Полгектара — это анахронизм, что это означает?» Максим: «Не разобрался? Не понимаешь?» Левон: «А ты понимаешь?» Максим: «Понимаю». Левон: «Тогда разобъясни темноту». Максим: «Анахронизм — это значит: а на хрена ему твои полгектара». Вот именно это «а на хрена» вместо «не укради» было тоже своеобразным доводом в перевоспитании собственника Левона.
В «Левонихе на орбите», как и в комедии «Извините, пожалуйста!», живет смешная, остроумная реплика. Я уже говорила об этом в связи с первой макаенковской комедией. В «Левонихе на орбите» Макаенок утверждал, развивал в себе это драгоценное качество — уметь писать комедию — комедийно, уметь смешить не только общим сатирическим замыслом, не только смешными положениями, но и самой талантливой, остроумной репликой. Только что я привела реплику колхозного сторжа о том, что «анахронизм» — это значит «а на хрена ему твои полгектара». Не стану приводить других примеров, они и так у многих на слуху. Макаенковская реплика становится все мускулистее, все ершистее, все забористее, все соленее, все остроумнее.
И понимать пьесы Макаенка — это значит понимать не только их сюжет, не только их идеи, но еще и тот невидимый, как бы разлитый в самой атмосфере комедий иронизм, ту легкую насмешку, которые отличают сам талант этого писателя. Читать комедии Макаенка, не вычитывая в них озорства, не замечая лукавой улыбки автора,— значит многое терять в этих комедиях, переводить их в иную, абсолютно бытовую плоскость. А нередко именно так и происходит, когда ставятся комедии Макаенка, когда пишутся на них рецензии. «Левониха на орбите» сопровождается следующей авторской присказкой, авторским замечанием: «Время действия: у соседей — вчера, у нас — сегодня, у вас — завтра». Что обозначает это присловье? Режиссеру, ставящему «Левониху», непременно надо в этом разобраться. Каждый может разбираться по-своему, но ясно одно: здесь скрыта некоторая авторская ирония, здесь заключен лукавый намек, здесь уже как-то определены жанровые границы, а вернее — жанровая безграничность пьесы, имеющей не одно, а целых три измерения: у соседей, у нас и у вас. По-разному можно трактовать это авторское присловье, но только не так, как сделал это один из рецензентов спектакля «Левониха на орбите» в Театре Советской Армии: «У соседей — вчера, у нас — сегодня, у вас — завтра». «У нас» — это значит в том, передовом, богатом колхозе, где под умелым руководством культурного, решительного председателя Буйкевича расцвело общественное хозяйство» («Вечерняя Москва», 2 февраля 1960 г.). Вот тебе и на, оказывается, все лукавство Макаенка свелось к точному адресу, к богатому, зажиточному колхозу, руководимому культурным председателем. Так можно свести на нет любую иронию, так легко из озорной, лукаво-иронической комедии сделать скучную, среднестатистическую пьесу. И хорошо, что сам Макаенок не так уж серьезно прислушивался к подобным рекомендациям, он шел своим путем, прорываясь к гротеску, к фантасмагории, к народному лубку, к буффонному народному зрелищу.
***
Сломаем еще раз хронологию творчества Макаенка. Перенесем в эту главу пьесу, написанную много позже таких комедий, как «Трибунал», «Затюканный апостол», — пьесу «Таблетку под язык». Пьеса эта по своей стилистике, по кругу своих интересов, по характеру действующих лиц примыкает к «Левонихе на орбите», «Извините, пожалуйста!». Ее легче рассматривать именно в этом окружении, здесь она как бы совсем своя, хотя долгие годы отделяют ее от первых макаенковских комедий, хотя пролегли между ними «странные», фантасмагорические произведения. «Таблетку под язык» многое роднит с комедией «Сами с усами», с сатирой «Извините, пожалуйста!». Позволим себе вольность, поставим рядом то, что не стояло рядом в действительности, но стояло рядом по авторским интересам, поискам, устремлениям.
Мы раскрываем пьесу Макаенка, а значит, и целый особый, новый мир.
…Седьмого ноября 1976 года в Театре сатиры шел спектакль «Таблетку под язык».
Это был уже не первый сезон театральной жизни макаенковской комедии, отшумела премьера, отзвучала пресса,— словом, шел ничем вроде бы не примечательный, обычный спектакль.
А вечер был необычный, праздничный. Полыхала иллюминация, повсюду белели мраморные шары астр, яркие революционные гвоздики, оставшиеся после утренней демонстрации, украшали петлицы пальто, детские шапочки взлетали вверх вместе с разноцветным виноградом воздушных шаров. Людям хотелось движение веселья, радости.
И почему-то их привлекал спектакль со странным, скучноватым, вовсе не праздничным названием «Таблетку под язык». Привлекал так же… нет, нет, еще активнее, чем когда-то, в дни премьеры: тогда зрители еще не знали, что их ждет, о чем, собственно, речь.
Однако театральная молва стоуста. «Премьерные» зрители — это как бы связные между спектаклем и массами, массы не пойдут, если вялыми, бесцветными было впечатления первых, «пробных», тех, на которых проверялось качество новой работы.
Качество спектакля Театра сатиры «Таблетку под язык» оказалось высоким. Зрители поистине осаждают стеклянные двери театра каждый раз, когда идет комедия Макаенка.
Но, быть может, лучшая рекомендация пьесы и спектакля — то, что шестого ноября, еще задолго до стеклянных дверей, ведущих к Театру сатиры, еще в глубинах метро «Маяковская», спрашивали «лишние билетики» — на «колхозную» комедию Макаенка. Не в оперетту, не в концертные залы, не на эстрадные представления,— на спектакль, где задорно, весело, по-макаенковски задиристо, но говорилось о вещах серьезных, противоречиях важных, характерах современных.
Зрителю нравилось, зрителя привлекало многое.
Нравилось, что драматург, как правило, не пользуется уже сложившими конфликтными структурами, уже устоявшейся расстановкой комедийных сил: хорошие — плохие; плохие — смешны, хорошие — чопорно-добродетельны, будто живут в иной жанровой атмосфере, в атмосфере некомедийной.
Почти каждая пьеса Макаенка — это заново пересмотренный, переосмысленный конфликт дня, это заново расставленные конфликтные силы, это неожиданные сюжетные ходы, психологические акценты, идейные и нравственные выводы.
Казалось бы, где там смеяться над «положительной» Левонихой, а она смешна, смешна больше, чем все вместе взятые «отрицательные» персонажи этой комедии. Казалось бы, как сочувствовать собственнику Левону, а он один из самых «личностных» образов в творчестве Макаенка, всеми силами души ненавидящего собственнические радости всемирного обывателя. Казалось
