Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
Комедийный этот поворот в комедии особенно характерен для произведений Макаенка. Они, его произведения, не развиваются только в рамках заданного по началу сюжета. Вдруг главный сюжет обрывается каким-то новым, совершенно неожиданным ходом. И в этом случае, в случае с Левонихой, комедия повернула в несколько иную сюжетную сторону. Можно было ожидать, что формальное выдвижение Левонихи приведет к таким же формальным результатам. Насильно «выдвинутая» на государственную орбиту могла бы работать так же, как Глуздаков и Тесаков, без души, без любви, лишь бы выполнять чьи-то указы, приказы, соображения, постановления. Но ожидаемый ход сюжета не свершился, комедия соскользнула со своих привычных основ — на непривычную дорожку дополнительных космических неожиданностей. Чиновно обдуманное выдвижение Левонихи вошло в резкое столкновение с ее горячей, реальной заинтересованностью в деле, с ее подлинной готовностью служить своему государству, с ее народным умом и народной сметкой.
Но Макаенок всегда, ну, скажем так — почти всегда, остается комедиографом. Будь на его месте кто-нибудь не столь сатирически одушевленный, не столь преданный комедии, он обязательно подмалевал бы образ Левонихи, вышедшей на орбиту, в голубые и розовые тона, приодел бы ее в белые и золотые одежды. Она бы и речь, где нужно, сказала, она бы и указания, где нужно, дала, у нее и слова бы изменились, и характер,— словом, в комедию вкралась бы романтическая драма, социальная публицистика.
Но Макаенок остается верным себе. Его Левониха, даже и вышедшая на государственную орбиту, остается комедийным персонажем в комедии, не теряет «комической» своей прописки.
Удивительно смешна сцена, где Левониха, ставшая государственным лицом, повышает свой культурный уровень. И не газету она читает, не журнал, не какую-либо нужную по делу брошюру. Нет, Левониха читает Флобера «Мадам Бовари». Идут именно макаенковские, «не состыкованные» друг с другом и потому особенно комические реплики. Левон: «Корова стоит недоеная, а она книжку читает». Лушка: «Не мешай… (Читает.) «От каждого свидания Эмма ждала глубочайшего счастья… Возвращалась к любовнику еще более воспламененной, еще более жадной. Она раздевалась резкими движениями, выдергивала тонкий шнурок корсета… Босиком, на цыпочках, она еще раз подходила к порогу проверить, заперта ли дверь, и вдруг одним жестом сбрасывала с себя все одежды и, бледная, без слов, без улыбки, с долгим содроганием прижималась к груди Леона». Эмма прижималась к груди Леона, а Левон кричал на Левониху: «Да ты… да ты что, в самом деле? Или ты хочешь, чтобы я…» И Левониха, оторвавшись от флоберовского Леона, отвечала своему Левону: «Я хочу, чтоб ты не мешал мне. Я культуру повышаю!»
Так уморительно повышает Лушка культуру, и Макаенок сознательно идет на то, чтобы героиня его была смешной: чем смешнее комический персонаж, тем больше к нему доверия, тем легче его понимаешь, тем органичнее все, что он делает. Посмеявшись над Левонихой, повышающей культуру при помощи страстей мадам Бовари, мы более серьезно будем думать об этой милой, наивной Левонихе, которая учится руководить государством.
Левон в этой комедии стоит как бы вне лагерей — то он прибьется к Левонихе, то поговорит с Глуздаковым и Тесаковым, то посплетничает с колхозным сторожем, до приторности честным Максимом, то поспорит со своим уж очень идейным зятем, то подойдет с нежностью к дочке, то пожалуется на свою судьбу соседке. Он со всеми и в то же время ни с кем. Это особое умение драматурга так разместить своего комедийного героя, что само это размещение среди персонажей уже обозначает позицию. Все хотят заполучить Левона к себе, он нужен всем: он нужен Левонихе, которая хочет иметь мужа-единомышленника, он нужен Глуздакову, который хочет иметь старого колхозника своим единомышленником, он нужен соседке, которая хочет устроить личную свою судьбу, он нужен молодым, которые не хотят отдавать отца собственническим инстинктам. Кто же получит его, Левона Чмыха, с кем он останется, кто окажется сильнее в борьбе за Левона?
Его испытывают, его заманивают самыми разным средствами. Подход к нему находит Глуздаков. Этот подход заключен в слове «собственный». Глуздаков: «Но собственный дом — это все-таки собственный». Левон (радостно): «О! О! Собственный! Слово-то какое! Собственный! Сочное, как помидор». Глуздаков развивает свою мысль, подогревает оживление Левона: «Черепаха живет до трехсот лет… А почему? Ведь неразумная тварь, а собственный дом имеет. Куда ни пойдет, и дом с собой. Потому и долго живет. Не быть мне глупее черепахи». Левон потрясен совершенно: вот и начальство думает точно как он. Но все же как колобок и от бабушки ушел, и от дедушки ушел. Нет, не остался Левон целиком с Глуздаковым, домой пошел, к Лушке, с ней начал говорить о жизни.
И Лушка заманивала Левона, вслух читала ему «Мадам Бовари», думая пронять его культурой, ошарашить культурными ценностями. Мало понял Левон, рассердился только, тут про каких-то голых баб, а там корова недоеная.
И с соседкой ничего не получилось. Только закинула она свои сети, только подошла поближе к Левону, как он встрепенулся да и давай бог ноги.
С кем же остался Левон в конце концов, кто убедил его, кто помог ему пошире открыть глаза?
Колхозный сторож Максим, старый дружок, долго мучивший и презиравший Левона за то, что попытался тот украсть колхозное сено. Мучил, презирал, осуждал, пугал, да и сказал словечко, оставшееся в памяти у Левона. Два, вернее, сказал он словечка, разных два словечка, очень разных, но оба запомнившихся и Левону, и читателям.
Рассказывая о попытке Левона ночью стащить сено, сторож Максим замечает: «В священном писании сказано: «Не укради». Казалось бы, как просто — «не укради», но именно эти самые простые человеческие заповеди и нужно услышать человеку, ему нужно повторять к «не укради», «не убий», «не прелюбодействуй», повторять эти
