Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
Итак, мирный послевоенный период, как и каждый устойчивый мирный период, сам по себе вроде бы не предназначен для расцвета драматургии. Здесь нет тех стыков, которые явственно лежат на поверхности, как это бывает в трагические периоды отечественной истории, когда Муза драмы обретает особенно звучный голос. И если сами драматурги не всмотрятся в новую, устойчивую действительность, находя в этой устойчивости свои противоречия, свою новую неустойчивость, драматическая литература будет отставать от жизни, будет тормозить развитие советского театра, а значит, и нравственное воспитание масс.
Своеобразие нынешнего периода в жизни советской драматургии состоит в том, что многие эстетические критерии, бывшие бесспорными еще вчера, сегодня наглядно потеряли свою безапелляционность. Почти все, о чем я только что говорила как о данности, как о закономерностях, приобретает сейчас вид подвижный, закономерное для прошлого выглядит во многих случаях как бы необязательным, не типическим, производным от частностей. Ну, например. Зафиксированное историками театра несоответствие между устойчивыми общественными периодами и наиболее активным существованием жанра драмы теряет сейчас свою формулировочную определенность. Вот уже более тридцати лет советский народ живет без войны, крепкой, устойчивой стала его материальная база, все яснее вырисовывается величественное здание коммунистического будущего, многое сделано в сфере нравственного воспитания масс. Казалось бы, драматургия, как и раньше при похожих ситуациях, должна отступить, «отстать» от бурного, внешне «бесконфликтного» развития общества.
Но ничего этого как раз и не произошло, напротив, современная драматургия достигла художественных открытий.
«Драматургия там, где беспорядок»,— говорил Николай Погодин. И это было верно. Переживаемые нами дни мы могли бы назвать временем исторического порядка, социального порядка в нашей действительности. И все же драматургия торжествует победы, берет новые рубежи, развивает нравственное наступление по всем фронтам жизни. Она оказалась не только там, где «беспорядок», но там, где «порядок», и нисколько не потеряла при этом в своей художественной силе, в своей конфликтной остроте.
Советская драматургия, в отличие от первых послевоенных лет, смогла открыть в жизни и перенести на свои страницы совершенно новые конфликтные образования, совершенно новое представление о борьбе между долгом и чувством, совершенно новое понимание положительного героя времени.
«Драматургия там, где беспорядок»! Нет, драматургия сегодня, во всяком случае новаторская драматургия, и там, где «порядок», где нет видимого, ощутимого, реального, так сказать, материального «беспорядка». Но конфликт от этого не гаснет, напротив, он все более разгорается. Писатель приходит в жизнь не только для того, чтобы устранить «беспорядок», хотя, естественно, и это высокая задача. Писатель приходит в жизнь — и сегодня это особенно ясно — и для того, чтобы установить в ней еще более высокий, еще более совершенный порядок. И это задача для драматурга принципиально новаторская, тесно связанная с эпохой зрелого, развитого социализма.
Установить более высокий, более совершенный порядок — это значит, по существу, воспитать нового человека, человека, который не только не мирится с беспорядками, но не мирится уже с такими порядками, которые устанавливались по рамкам дня вчерашнего, по меркам заниженным.
Ведь бывают не одни лишь заниженные планы на производстве, бывают и заниженные мерки морали, заниженные рамки нравственности, которые еще надо перешагивать, еще надо менять. Современный человек зачастую вырастает из зауженной морали, как из детского платья. Мораль «в коротких штанишках» — такой же возбудитель конфликтности в наших пьесах, как и заниженные производственные планы, как и недостаточная трудовая активность на тех или иных участках нашего бытия.
Есть мораль личная, мораль, так сказать, просто порядочного человека, возвращающего, например, чужие деньги, найденные им в троллейбусе или метро. И есть мораль социальная, нелегкая мораль гражданина, возвышающего свое государство до уровня ленинских предначертаний о государственности. Утверждая обычную житейскую порядочность, драматурги все активнее и решительнее переходят сейчас к утверждению морали социальной, нравственности гражданской, добродетелей государственных.
Если драматургия критического реализма воевала только, и исключительно, с беспорядками тогдашнего миропорядка, драматурги, вооруженные методом социалистического реализма, шлифуют, гранят, улучшают великий социалистический порядок. И при этом они пытаются не терять, и в большинстве случаев не теряют, ни остроконфликтности, ни принципиальности, ни гражданского гнева, если того требуют объекты критики, художнического учительства.
Вчера еще производственная тема в драматургии выглядела скучной, схематичной, далекой от искусства. Вчера еще критика не только в серьезных теоретических статьях, но и в жанре фельетона, в манере шутки, в стихии юмора доказывала, что драматургия и производство не имеют между собой ничего общего. Доказывала, что в задачи искусства не входят раздумья о росте промышленности, о сроках посевов, о типе индустрии, о заботах колхозного строя. Задачи искусства и задачи производственной жизни страны были резко разграничены в нормативной критике, а в тех случаях, когда литераторы, так сказать, «явочным порядком» смыкали искусство и производство, активно обращались к производственной теме, мы все, и я в том числе, дружно критиковали их, называли эмпириками, говорили о том, что это не пьесы, а сплошные заседания. Нынче все изменилось. Слово «заседание» входит в названия пьес как наиболее заманчивое, наиболее привлекательное для зрителя. Меняется само понятие театральности. Театрально сейчас то, что никогда не было подлинно театральным. Неужели кто-нибудь мог думать раньше, что такие названия, как «Заседание парткома», как «Протокол одного заседания», смогут привлечь публику, смогут заставить часами выстаивать у театральных подъездов в поисках «лишнего билетика»? Вряд ли кто мог бы подумать об этом. Но именно так обстоит дело в сегодняшнем театре, театральной стала общественная жизнь человека, театральным сделался художественный анализ производственных дел, как самых высоких взлетов души. И сам Художественный театр, всегда бывший цитаделью высокого психологизма, поистине душевного реализма, зовет сейчас зрителей не только «в гости к сестрам Прозоровым», как когда-то, в незабываемых чеховских спектаклях. Он зовет нас в гости на завод, в цехи, в служебные кабинеты,— словом, повсюду, где творится общественная жизнь человека, ставшая сегодня необычайно интересной для публики, захватывающе сценичной, ярко театральной.
Что же, мы были неправы, когда критиковали пьесы, где речь шла о том или ином производстве, о тех или иных сроках посевов, о марках станков, о типе социалистического соревнования? Нет, во многом мы были правы, так как вовсе не всякая «производственная» тема есть тема искусства. И действительно, такие,
