Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
Конфликт, как столкновение решительно противоположных сил, как черно-белое разделение персонажей, вероятно, еще не называется поистиие драматическим конфликтом. Виноватым во многих комедиях описываемого нами периода оказывался, как правило, некто один, кто-либо из персонажей, сознательно не желающий улучшить данное производство, жизнь данного колхоза. Все же остальные, бьющие по нему, как по бесчувственному мешку с овсом, были прекрасны, «внекомедийны», «внесатиричны». И вполне можно было бить этого дурного человека в сатирических комедиях начала 50-х годов — он сам трубил о своих пороках, сам напрашивался на исключение и увольнение, ему было не больно.
Боль рождается от недоумения, от ощущения несправедливости, от уверенности человека в том, что он хочет лучшего, но остается непонятым. Помпеев из комедии Вирты, другие герои из сатирических комедий того времени не чувствовали горького недоумения оттого, что добрые, как казалось, их замыслы не находили отклика. Замыслы их были откровенно глупыми и злыми, а отсюда и наказание — естественное, душевно безболезненное.
Да, вот именно служебно болезненным, душевно безболезненным было это наказание. Вероятно, определение конфликта как сшибки противоположных мнений или разных групп, есть только изначалие драматической ситуации. В понятие комедийного конфликта входит еще и особый лирический «осадок» на самом донышке сатирической комедии, особая нравственная коллизия, под час даже и ие учтенная в ходе противоборства, но активно слышимая в исходе. Шумная, громогласная, бранчливая «конфликтность» иных сатирических комедий на поверку оказывалась бесконфликтностью в том именно смысле, когда увольнение или осуждение одного исчерпывало нравственные, эмоциональные уроки, полученные многими. Так неожиданно «теория» бесконфликтности смыкалась с не знающей меры конфликтностью. На этом-то фоне, при таких-то обстоятельствах при подобной расстановке сил, в такие именно, а не другие, дни драматургии и появился в театральной литературе Андрей Егорович Макаенок.
Чтобы сразу же понять, с кем мы имеем дело, осознать, что сатирический писатель это и особый тип чело века, и особое душевное настроение, заглянем в служебную, деловую анкету Макаенка, которая лежит в его личном деле в архиве Союза писателей. Анкета, как и полагается, заполнена самим Андреем Егоровичем, от руки, не шариковой ручкой, а простыми чернилами, что придает ей, как и каждой анкете, какую-то открытую личностность.
Вот она, эта анкета, вернее, некоторые выдержки из нее: «Кем работаете? — Работаю сатириком.— Какими иностранными языками владеете? — Не владею. Все еще изучаю свой родной.— Имеете ли партвзыскания? — Не имею. За что?! И впредь ко мне с такими вопросами не…— Имеете ли правительственные награды?— Да. Заслужил. Потому.— Являетесь ли депутатом Верховного Совета? — Пока нет. Но надеюсь и стараюсь. Работа в прошлом? — «В карете прошлого далеко не уедешь» — давно сказано. И верно сказано. Что было, то минуло. Главное — ведь в будущем. Планирую: «С ярмарки», «Политика малых», «Экономно дышите» «Город на пенсии», «Мост-символ». И еще кое-что. (Сухово-Кобылин — гений, а и столько не написал. Например, о партизанах Белоруссии ни одной серьезной вещи не написано еще. Стыдно!) Сведения о родственниках? — Самые ближайшие мои родственники все сорок три секретаря Правления Союза писателей СССР. И еще, все мои родственники — колхозники, а потому все колхозники — мои родственники. Их много, список привезу когда-нибудь».
Юмор Макаенка особого качества. Это не добрый, ласковый юмор Светлова, не безудержный, комедийный дар Лавренева, не желчное, острое слово Ромашова, не мягкий, оборонительный юмор Розова, не отдельно поставленные в изысканной речи шутки-репризы Арбузова, не выверенные афоризмы Зорина, не хитрая лукавинка Корнейчука.
Юмор Макаенка особого качества. Это юмор наступательный, решительный, дерзкий, юмор сильного, юмор крестьянски уверенный, заставляющий посторониться, чтобы ненароком не задело и тебя соленое мужицкое словцо, от которого вроде бы и смешно.
Конечно, Макаенок шутя заполнял свою анкету, надеясь на юмор и тех, кто будет впоследствии ее читать. Но с кое-какими вопросами к нему действительно лезть не стоит — «огреет», «отбреет», словом, отобьет всякое желание спрашивать, какие имеете, например, «партвзыскания». Шутливо, конечно, но в чем-то всерьез написано и это: «Надеюсь быть и депутатом, и делегатом, и лауреатом». Словом, надеюсь пробить своим талантом, несокрушимым своим характером все стены, все двери, все замки на пути к признанию.
Нескромно? Может быть, и нескромно. Но тихая скромность, как верно заметил в одной из своих пьес Арбузов, — удел людей не очень-то интересных, не очень-то и талантливых, для тех скромность единственный дар судьбы, там и скромность — паче гордости: заметьте хоть эту мою, из ряда вон выходящую, выдающуюся скромность.
Скорее всего кажущаяся нескромность Макаенка — это глубокая уверенность в своей правоте, в своих силах, в своем даровании, в том, что ему есть о чем говорить с людьми, что он нужен людям, что им могут помочь его комедии, его комедии могут помочь уничтожению бесчисленных житейских трагедий.
Напористый юмор — это своеобразное отражение решительного, непоколебимого макаенковского характера, проявляющегося подчас в самых невероятных формах.
…Великая Отечественная война. Фронт. Андрей Макаенок тяжело ранен в обе ноги, буквально осыпанные смертоносными, палящими, словно осы, осколками. Госпиталь. Неумолимый приговор — ампутация обеих ног. Но уж очень понравился белорусский крепыш старому фельдшеру; обреченный учил, истерзанный острил, чтобы поддержать силы врачей. На мгновение забыв о врачебной этике, старый доктор сказал юноше, что ноги можно спасти, гангрены нет, настаивай, не давайся. Потянулись дни, ночи. Сцепив зубы, Андрей не пьет и не ест, не спит: а вдруг дадут снотворного, а вдруг усыпят и отнимут ноги… Наконец вот и они, врачи, идут за ним: «Готовить к операции». Решение приходит внезапно. Случайно сохранился трофейный пистолет, его-то и схватил Макаенок. В ужасе закричали сестры, сбежалось госпитальное начальство, которое трудно было удивить в годы войны, однако и оно удивилось. Удивилось воле, душевной силе фронтовика, дикой его решимости, напористой «таранности» в достижении цели. Так впервые, наверное, поднял оружие Макаенок не против врагов, но своих, которые недостаточно самозабвенно, недостаточно ответственно делали свое дело, равнодушно исполняли свои обязанности. Позже, ставши литератором, Макаенок и дальше будет наводить творческое оружие, оружие слова, «на своих», на равнодушных, чье равнодушие может подчас стоить жизни человеку, несчастий целой стране.
Впоследствии Макаенок скажет об этой трагической своей эпопее коротко и четко: «Приговор врачей — ампутация обеих ног. Парень я был горячий — не согласился» [2]. И это «не согласился», не согласился с самой природой,— слово чисто макаенковское, он употребляет его как бы мимоходом, крепко надеясь, что его несогласие с нелепостями жизни дело действенное, верное, безотказное,
Художник не есть нечто совершенно изолированное от человеческого характера. Категории эти не
