Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

— Прекращай этот спектакль. Я никогда не поверю, что твой папаша вместо того, чтобы выставить тебя невинной овечкой, сказал ментам, что ты обдолбанная села за руль.

Среди моих полузадушенных всхлипов проклевывается истерический смех. Марк замирает, и я, икая, сообщаю ему самую важную переменную для его прежде неверных расчетов:

— Все так. — Я киваю, продолжая давиться вдохами, и подвываниями. — Но ты не учел кое-что важное. — Марк хмурится. Собирается ответить, но останавливается. — Ему было на меня плевать. Как и на всех остальных людей в принципе. — Я горько улыбаюсь через плотно сжатые губы и перевожу взгляд с его лица на собственные руки.

Запястья ожидаемо исцарапаны. С отстраненной озадаченностью я прикидываю, чем закрыть кожу рук по возвращению в зал.

Марк ничего не говорит.

— Скорее всего полицейским ничего не объясняли. — Мой голос звучит неожиданно ровно, безжизненно. — Просто приказали не заводить дело. Они додумали сами и решили припугнуть тебя, чтобы не было проблем потом. Вот и все.

Вот и все.

Глава 19

Несколько часов до завершения смены я провожу, борясь с то и дело подбирающимися к горлу рыданиями. Если в кофейне нет желающих сделать заказ, то каждые пять — десять минут Вика косится в мою сторону с молчаливым беспокойством и красноречивым недоумением одновременно.

Не представляю, что она думает о сегодняшней сцене и вернувшейся после мне с опухшими от слез глазами. Душевных сил для беспокойства о чужом мнении попросту нет. Я истратила на Марка все до крупицы.

Марка, чье побелевшее от гнева лицо до сих пор стоит перед моим мысленным взором, вызывая в сердце тянущую боль. Когда я принялась по второму разу объяснять, что случилось в день аварии и какие медицинские документы могут подтвердить мои слова, он не стал слушать.

Я испытываю тошноту, едва только вспоминаю о том, с каким презрением и… омерзением он посмотрел на меня напоследок. А затем, молча повернувшись, ушел. Бежать за ним следом не было смысла.

Он мне не поверил.

И не поверит никогда.

Отмывая посуду после едва ли не оптового заказа смузи, пока за моей спиной Вика радостно приветствует новых гостей, я снова сражаюсь со слезами и пытаюсь убедить себя, что это неважно. Какой бы ни была причина аварии, для Марка, поверь он в правду, ничего не изменится.

Факт остается фактом: его маленький брат погиб под колесами моей машины, и за рулем была я. Едва ли о таком можно забыть.

Да, наверное, ненависть Марка стала бы слабее, сдержаннее. Из творца его беды я превратилась бы в трагичное обстоятельство, неодушевленную причину, вызвавшую катастрофу по случайности. Ту самую, что ненавидишь всем сердцем и мечтаешь обратить в пыль, хотя отлично понимаешь: ни ты сам, ни обстоятельство ни в чем не виноваты.

Так какая мне разница теперь? Марк уже отомстил. Наши отношения — и без того ненастоящие, — давно разрушены и восстановлению не подлежат.

Ничего не изменится. Пусть думает, что хочет.

В мыслях я твержу одно и то же уже третий час подряд, однако облегчения и тем более покоя нет. Мантры о самоценности и ответственности только за собственные суждения, а не чужие, ничуть не помогают.

Я не в силах переварить несправедливость. К себе. К Марку. К его маленькому, до сих пор остающемуся для меня безымянным, маленькому брату.

Наверное, именно внутренний дискомфорт заставляет меня забыть о гордости и тем же вечером открыть давно спустившийся вниз ленты мессенджера чат с Марком. Пару минут я смотрю в окно диалога, не различая букв и слов, а затем откладываю телефон на диван и иду за коробкой с документами.

Заложенная бабушкой привычка не выкидывать выдаваемые в клиниках бумажки впервые играет мне хорошую службу. Выписок из больницы набирается целая стопка, и я удовлетворенно киваю.

Даты, подписи, печати — вот мои доказательства. Анамнез описан подробно, везде так или иначе отмечено, что я потеряла сознание за рулем без причины. Длинная лента анализов крови еще одно тому подтверждение.

Я делаю фотографии. Методично, лист за листом, а затем открываю чат и отправляю Марку с два десятка файлов. Мои возможности оправдаться исчерпаны. Если и теперь он откажется мне верить, придется смириться.

Я жду ответа несколько часов, хотя хорошо понимаю, насколько нереально его получить. Две полупрозрачные галочки напротив ленты фотографий не окрашиваются в синий даже к полуночи.

Марк либо игнорирует мои сообщения, либо… Второй вариант кажется нереальным. Кто в двадцать первом веке выпускает телефон из рук больше, чем на час? Марк, которого я знала, всегда был на связи.

Надо бы прекратить обновлять мессенджер раз в две секунды, но остановиться мне не под силу. Снова и снова я тяну окошко вниз, чтобы еще раз испытать беспросветное разочарование. Марк не читает и статус «был в сети недавно» под именем его контакта кажется издевкой.

Сон приходит, не спрашивая согласия. Я вырубаюсь на не разложенном диване, как есть: в джинсах и футболке, позабыв про ужин и душ.

И просыпаюсь посреди ночи от зазвонившего прямо под ухом телефона.

Не позволяя сразу прочесть имя контакта, тусклая подсветка дисплея резко бьет по не успевшим отдохнуть глазам. Я болезненно щурюсь и на миг крепко зажмуриваюсь, а затем сквозь плывущие перед взглядом мутные круги разбираю надпись, заставляющую сердце испугано затрепыхаться в груди.

Марк Горин

Еще один короткий вдох или два я ошарашено, почти отупело смотрю на экран и только после, будто опомнившись, подхватываю телефон с дивана и принимаю вызов.

— Д-да? — Получается сипло, на грани слышимости.

В длящемся уже несколько секунд молчании тяжело дышит Марк. Скорее взволнованно, чем раздраженно. Каждое шуршащее колебание воздуха на той стороне линии вызывает в моем теле, еще не отошедшем от мутного, липкого сна, судорожную дрожь.

— Альбина, — произносит Марк наконец хрипло. — Я… Я хотел бы поговорить.

У меня замирает сердце и покрывается испариной кожа. Тон его голоса разительно отличается от прежнего, ставшего для меня привычным за последние пять недель, и предположить, что поспособствовало этой перемене несложно. Но страшно.

Я выдавливаю из себя ответ:

— Давай поговорим.

Правая рука, удерживающая телефон у уха, то и дело конвульсивно дергается, рискуя выпустить вверенную ей ношу. Приходится потревожить спящую у меня в ногах Бусинку и сесть ровнее. Становится легче.

Подтянув колени к груди и обхватив правую руку левой для страховки, я почти до боли вжимаю корпус