Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина
Наблюдая за Викой со стороны, я вдруг задаюсь вопросом: неужели моя влюбленность в Марка выглядела так же? Неуместно, наивно и нелепо?
Я снова бросаю на него нервный взгляд и оказываюсь застигнутой врасплох. Марк тоже смотрит на меня. Тяжело и холодно.
По телу пробегает дрожь ужаса, но, глубоко вдохнув, я все-таки набираюсь решимости, когда Ярослав заканчивает отвечать на еще один надуманный Викой вопрос:
— Марк, можно тебя на минуту?
Он не отвечает сразу, и его молчание как магнит притягивает к нам внимание и Вики, и Ярослава.
Только сейчас я задумываюсь, как мое намерение уйти с рабочего места может выглядеть в глазах последнего, и принимаюсь сбивчиво лепетать:
— У меня как раз перерыв, и мне срочно нужно кое-что тебе сказать. Это важно. — Покраснев от стыда и волнения, я в отчаянии добавляю: — Ты хотел бы это знать.
Ворочающийся внутри его души протест, нежелание контакта со мной — любого, по делу или без оного, — ощущается физически. Мне кажется, и Ярослав, и даже совершенно не знакомая с подоплекой наших с Марком отношений Вика замечают повисшее в воздухе ядовитой пылью напряжение.
Прежде чем мой бывший муж (кто бы мог подумать, что у меня в жизни появится человек с этим статусом?) успевает дать ответ, установившуюся тишину нарушает заигравшая на чьем-то телефоне мелодия звонка. Я вздрагиваю.
Нарастающий звук одной из классических рок-композиций (наверное, что-то Scorpions, я в этом жанре не сильна) приводит в чувство всех собравшихся у кассы. Ярослав тянется к карману брюк и, бросив на нас с Марком еще один обеспокоенный взгляд, извиняется и отходит к дверям.
Я успеваю уловить промелькнувшую на его лице улыбку и услышать ласковое: «Да, Лен…», от которого внутри разливается горечь апатичной зависти. Никто не говорил со мной, вкладывая в каждое слово столько душевного тепла и умиротворенной радости, будто не желая растратить зря любую, пусть и заурядную, возможность для демонстрации любви.
Сглотнув вставший в горле ком, я возвращаю свое внимание к Марку. Он отрывисто кивает.
— Веди.
На подрагивающих ногах я разворачиваюсь к нему спиной и кивком прошу идти следом. Мы пересекаем кассовую зону, пока Вика недоуменно смотрит нам в спины, затем внутренние помещения для персонала, избегая кухни (боюсь, окажись Марк там, минуя санитарные норм, Ярославу это не понравится), и наконец попадаем на улицу через черный выход.
Я жадно втягиваю в себя теплый летний воздух, будто вопреки законам мироздания все-таки надеюсь вдоволь надышаться перед смертью. Позади хлопает дверь.
Слышно, как Марк делает несколько шагов вперед и останавливается в ожидании. Пора.
Я разворачиваюсь к нему лицом и смотрю в глаза, хотя от волнения и страха — перед чем, сама не знаю, — окружающий мир словно покрывается рябью. Губы дрожат, и на миг кажется: у меня не получится выдавить из себя ни слова, но все случается быстрее, чем я успеваю отдать себе отчет в том, что делаю и говорю:
— Я невиновата, — вырывается у меня с отчаянием, и Марк мгновенно ощетинивается, покрывается непробиваемой броней с головы до ног, и становится ясно: нужно спешить, иначе он не услышит моей правды, скрывшись за глухой стеной собственной боли. — По крайней мере не так, как ты думаешь. Я потеряла сознание. В день аварии.
Синие глаза вспыхивают несогласием. Марк открывает рот, явно намереваясь возразить. Возможно, хочет предположить, отчего мне вздумалось упасть в обморок. Наверняка в его мыслях уже есть вариант или два, при которых вина полностью за мной.
— Нет! — Я яростно трясу головой, и кончики волос секут мои щеки. — Не потому, что обдолбалась или напилась, или что еще ты мог придумать? Я просто потеряла сознание! Без всякой причины, понимаешь? Я просто ехала, Марк, я просто… ехала. Трезвая и выспавшаяся. — Опустив голову, я смотрю на носки собственных кед сквозь застилающие глаза слезы и пытаюсь бороться со сдавливающим горло рыданием. — Я не виновата. Я. Не. Виновата.
— Врешь. — Голос Марка звенит. От напряжения и боли, давно обратившейся в ненависть.
Я вскидываю голову. Наши взгляды встречаются, и в его — только бездонная тьма. Он не слышит. И не верит.
— Я не вру!
Его тонкие губы кривятся в отвращении.
— Ты врешь. Снова врешь, Альбина. Как тебе с собой живется? Вообще совесть не мучает?
У меня не хватает сил вытерпеть сочащееся из Марка отторжение. Мне больно до такой степени, что хочется живьем содрать с себя кожу прямо у него на виду — только бы доказать, что я нормальная. Из плоти и крови, а не из гнили и лжи.
— Я не вру! — Мой всхлип на половине пути превращается в вопль, и Марк вздрагивает, словно ощутив эту боль в себе. — Меня проверили после аварии с головы до ног. Я могу тебе показать: выписки, заключения, МРТ, КТ, анализы — все есть. Все с датой! Везде написано, почему. Я не знала про твоего брата! Мне никто не сказал. — Я давлюсь очередным спазмом рыдания и прижимаю к лицу ладонь. — Я не знала!
Заставшая на лице Марка маска покрывается трещинами. Неохотно, как плохо смазанный механизм, движутся мышцы. В уверенной в своей правоте ненависти на миг проявляется сомнение. И тут же исчезает.
От бессилия у меня подкашиваются ноги. Не верит.
Он не верит.
— Я говорил с ментами, — выплевывает он. — Все сказали мне одно и то же: что ты была под чем-то. Что тебя все равно отмажут. — Он презренно хмыкает. — Что с твоим папашей мне не тягаться, и, если я не хочу сам оказаться виноватым и сесть, то должен заткнуться. Серьезно думаешь продать мне свою сказку про обморок?
Я пытаюсь возразить — и не могу. Все, что рассказывает Марк, бьет в мои уязвимости, разрушая последние опоры.
Рыдания становится истерическими и не поддаются контролю. Я дышу со свистом и уже ничего не вижу сквозь беспрестанно льющиеся слезы. Марку совершенно невдомек, что значит вскрывшаяся сейчас правда для меня самой.
— Если бы все было так, как ты стелешь, — продолжает он теперь со сдерживаемой яростью, холодно и клинически рационально, — то твоему папаше не пришлось бы тебя отмазывать. Спускать указания ментам и угрожать моей семье. Ты и так была бы невиновна.
— Марк… — Сил хватает только на сиплый шепот.
Он дергает головой. Шагнув вперед, нависает надо мной, не
