Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

уже подскакивала, когда высунулась Хадича и махнула мне рукой: - Сиди, я справлюсь! – К ней на помощь двинулась и моя мама, а за ней и её мама, бабушка Нина, потому что на громкий ор Любы отозвался Баром, и началось хоровое пение. Давно такого я не наблюдала, с тех пор, как подросли Андрюшка и Лена. Последняя, вернувшись из школы, сидела напротив нас с Сынхёном за столом, не отказываясь от бабушкиных плюшек, и, ничего не понимая, внимательно рассматривала приезжего. Заметив её молчаливое любопытство, мой друг указал на сестру. - Вон, невеста мне растёт. Отдашь за меня, когда повзрослеет? - Ах ты старый извращенец, - погрозила я ему пальцем. Сынхён опять засмеялся: - Я знал, что ты так скажешь, поэтому выбрал удачный вариант. Ну, смотри, я был согласен, это ты отказала. Я посмотрела на сестру и, кивнув на Сынхёна, задала по-русски вопрос: - Лен, как тебе дядя? Отхлебнув чай из широкой, низкой чашки с фиолетовыми пионами на боку, Лена поставила её на блюдце и, чуть наклонив голову к плечу, облизав с губ сахар, оценила мужчину: - Глаза у него грустные. - Ты думаешь? - А голос у него как у Деда Мороза, который к нам в школу приходил. Значит, он добрый. – Я развеселилась, потому что у меня и самой как-то возникла такая ассоциация. - Что она говорит? – поинтересовался Сынхён. - Ты ей вполне нравишься. - Ну всё, тогда я засватался, не приставай ко мне больше, у меня есть невеста. - Шутки шутками, Сынхён, но… - Всё, закрыли тему, - поднял он ладонь. – Я буду счастлив, если мы будем иногда видеться, я бы навещал тебя с детьми… - Только если тут, когда я буду приезжать сюда без Сынри. – Увидев заинтригованный взгляд, я объяснила: - Сынри поставил мне вроде как условие… чтобы больше ничего, что связано с Драконом, меня не окружало… - Это можно понять. Но очень жаль. Я надеялся… - Я тоже. Сынхён, мы как-нибудь решим этот вопрос, ладно? Я не хочу тебя терять, как друга. Ты дорог мне, очень дорог, и, уверена, ты станешь замечательным дядюшкой Любе и Роме. Это были не пустые слова, дети на Сынхёна реагировали изумительным образом, тянулись к нему, быстрее рядом с ним успокаивались. Говорят, что младенцев никогда не обманешь, плохой человек или хороший, поэтому трудно было объяснить, как сообщник одного из крупнейших преступников мира оказался хорошим. И всё же я это понимала и принимала. Люди могут быть сколь угодно порочны, они могут ошибаться и совершать неприглядные поступки, но чистоту сердца никуда не денешь, порой бывает, что для проявления доброты нет обстоятельств, нет возможностей. Да, как бы смешно это ни прозвучало, и как бы мне ни возражали, что, мол, если хочешь сделать хорошее – сделаешь, это не всегда так. Бывает, что люди разочаровываются, озлобляются, устают. Они бы и готовы жертвовать, дарить, отдавать, но ради чего, кому? Я легко представляла себе жизнь Сынхёна, сделавшую его таким. Единственный ребёнок в семье. Такие часто привыкают, что всё делается ради них, а они сами ничего делать не должны. Даже если от рождения тянет помогать и сострадать, ты привыкаешь к тому, что дома ты маленькая радость мамы и папы, благополучной семьи, которая тебя кормит, одевает, даёт установку на то, чтобы ты хорошо учился, а потом много зарабатывал. Тебя не спрашивают по возвращению из школы, скольких бездомных собак ты накормил, тебя спрашивают, какую ты получил оценку. И ты стремишься к пятёрке, а не к взаимовыручке или помощи кому-то. Однажды ты отдал свою игрушку соседу, у которого её не было, поделился, рассказал об этом родителям, они похлопали тебя по голове и спросили: «Ну, а что спрашивали на уроке биологии?». И вот, в следующий раз тебе уже неинтересно сделать добро, потому что оно неинтересно тем, чья похвала тебе важна. И ты привыкаешь игнорировать нужды людей вокруг, хотя ни ты, ни твои родители, в общем-то, не плохие люди. Потом ты поступаешь в университет и заканчиваешь его, уже твёрдо усвоив, что главное – личная успешность, и когда вступаешь в первые в своей жизни любовные отношения, у тебя неоткуда взяться вдруг, из ниоткуда, привычке заботиться, быть внимательным, уступчивым и ответственным. Ведь ты всегда нёс ответственность лишь за себя. Потом появляется работа, а в ней нет никаких рамок, вроде «только не тянись к деньгам, если вдруг ты у кого-то их отбираешь» или «не смей брать слишком много», нет! Никаких оговорок не было, установка в семье была одна – научиться хорошо зарабатывать! Кто-нибудь оговаривал моральные принципы заработка? Нет, это считалось вроде бы как лишним, понятно же, что подразумевалась порядочность. Кому понятно? Несмышленым детям, половину установок впитавших на примерах из телевизора? А, возможно, человеку и хотелось бы получать меньше, но честнее, тратить на благотворительность, заниматься чем-то ещё, но он уже оказался в обществе, где никаких оговорок нет, он вращается в кругу, где не жадничать – смешно, где жалеть – глупо, где делать бескорыстно – позорно. А вот воровать, обманывать и проявлять жестокость – норма. Я была почти убеждена, что Сынхёна сломала не только смерть жены, но и то, что он много лет жил тем образом жизни, который не соответствовал его «нравственным возможностям», как называл это Джиён. Весь этот криминал, все эти убийства, наркотики и грязь просто перемололи его в порошок, подобный тому, который он нюхал до некоторых пор. Он попал под влияние людей, отличавшихся своими взглядами от его, спутал внутреннюю красоту жизни с внешней, погряз и увяз. И сейчас, здесь, за старым деревянным столом, сделанным руками моего деда, в крошечном Петухово, среди простых и бедноватых людей, Сынхёну было намного теплее и роднее, чем в фешенебельной многомиллионной квартире в Сингапуре. Невольно проводя параллели, я подумала о Джиёне. Да, вот такому как он, наоборот, тут будет совсем не место. Ему не станет тут уютно, его нормой как раз и было всё, в чём вертелся и пока ещё вертится Сынхён. Джиён как огромное небесное тело, у него собственная орбита, но тела поменьше начинают кружиться вокруг него. Должна ли была я быть одним из его спутников? Я всё ещё продолжала искать причины и оправдания тому, почему нам не быть вместе. Иногда это удавалось, иногда – не очень. Когда уехал и Сынхён, стало совсем одиноко, несмотря на то количество людей, что жило рядом,