Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

быть должником. - А брат Наташи? - О, не начинай! – попросил он, сведя брови. – Не хочу давать советов, Даша, но тебе стоило бы научиться жить самой по себе, для себя, чтобы не быть вечно завязанной на других людях… Отсюда и рождаются стрессы и нервы. - Ты думаешь, теперь это возможно? – чуть приподняла я руки с Любой. Дракон посмотрел на дочь и задумчиво замолчал. – Научиться жить самой по себе… а если я не хочу этому учиться? Это как сказать человеку, боящемуся воды – учись плавать! Преодолей свой страх! А зачем, если он способен прожить на суше и ему нет необходимости соваться в воду? Или, к примеру, выучи турецкий язык! Зачем, если не собираешься в Турцию и не интересуешься этим? Зачем учиться тому, что нравится кому-то другому? Если ты одиночка, то ты таков по природе, и тебе это органично доставляет удовольствие, а я не такая. Я всегда любила людей, я выросла в шумной компании и предпочитая рядом родных, братьев, сестёр, а не одиночество. Оно мне не нравится, Джи. - Ты права, я людей не любил никогда… - И в тот момент, когда он не стал спорить, а согласился со мной, у меня внутри порвалась какая-то струна, издав краткое и звонкое «конец». Неужели это всё? Неужели мы настолько разные, что нам действительно раздельно лучше, чем вместе? Но ведь Сынри же тоже был эгоистом, подлецом, гулякой, озабоченным деньгами мерзавцем с чуждым мне воспитанием и корейским менталитетом. Однако мы муж и жена, и отношения наши наладились. Почему же с Джиёном так не вышло? Потому что он этого не хочет? Так и Сынри не хотел… какие нужны были обстоятельства, чтобы Дракон захотел быть со мной не разлучаясь? Я родила ему дочь, не предумышленно, но всё-таки – и даже это не заставляет его исправиться, попытаться найти компромисс. Это не заставляет его рискнуть властью, избавиться от неё… а, может, это ещё сильнее упрочило его решение держаться от нас подальше? Ведь теперь на кону не только моя жизнь, но и Любы. Я смотрела на Джиёна, пытаясь понять саму себя, смогу ли я успокоиться без него, быть счастливой, как долго я буду забывать его и смогу ли это сделать? Захочу ли я это сделать? Что, если ощущение любви и привязанности к нему основано просто на том, что я не получаю от него полностью того, что хочу? Ощущение неудовлетворенности иногда действует сильнее, чем искренность чувств, но кошмар в том, что их не отличить друг от друга. Эгоистическое желание заставить что-то происходить по собственному разумению вышибает альтруистическое смирение с тем, как правильно, как должно быть. - Джиён, мне страшно, - сказала я, посмотрев ему в глаза. Он ими улыбнулся, не меняя положения губ. Я редко видела, чтобы он улыбался именно глазами, но сейчас сделал это. - Потому что я рядом? Со мной всегда страшно, я знаю… - Нет, мне страшно, потому что тебя рядом не будет. - Но ты же сама говоришь, что я мучаю неопределенностью и без меня спокойнее. - Ты прекрасно понимаешь, что всё это значит. - Что ты хочешь быть со мной, но перекроенным, переделанным. Да, знаю, и мы обсуждали когда-то, что другим я быть не могу. Ну, в смысле – не хочу. Поэтому, да, я оставлю тебя в покое. Я вовсе и не намеревался наладить какие-то мосты, приехав сюда… Это не для возобновления отношений. Я хотел увидеть тебя и ребёнка. Любовь, - произнёс он опять по-русски, но далее снова заговорил на корейском, – да, и, вот ещё что, - он придвинулся ко мне, близко, ещё ближе, опять тронул щёку и, погладив её, оставил ладонь на моей шее, - тебе не должно быть страшно, - наклонившись к уху, он зашептал в него, - я написал «чтобы получить её, нужно убить дракона», потому что ты по определению, изначально принадлежишь ему – Дракону, а раз его невозможно убить, то ты всегда будешь принадлежать ему, а то, что находится в его власти – под его защитой, и никто и ничто на свете не имеет права причинять его собственности вред. Я приехал, чтобы забрать свой запрет. Если когда-либо тебе что-то понадобится, тебе нужно сделать один звонок. Не Сынхёну, не мужу, не родне в России, а мне, Дракону, и я выпотрошу этот сраный мир, чтобы дать тебе то, в чём ты будешь нуждаться. – С трудом успев договорить, он уже касался губами моих губ и я, прижимая Любу к груди, чтобы не выронить и не зажать её между нами, едва не разрыдавшись, со всем жаром души ответила на этот поцелуй, жалея, что мои руки заняты. Но руки Джиёна были свободны, и он обхватил моё лицо, лаская его, отводя назад пальцами волосы и зарываясь в них. Я вспомнила о его нравоучениях, когда он говорил, что нельзя показывать чувств, даже если очень больно, нельзя показывать слабость, даже если рассыпаешься от трудностей, и я не заплакала, сжав сердце в кулак. Не заплакала, понимая, что это последний наш поцелуй, и вряд ли когда-либо, даже если я решусь зачем-то позвонить Джиёну, мы воссоединимся и сольёмся в объятиях. Закончив поцелуй, Дракон резко встал и направился к двери. - Джи! – поспешила я остановить его, и он обернулся. – Мне ничего от тебя не нужно, кроме самой мелочи… У нашей дочери нет корейского имени. Я не смогла ничего придумать. Пожалуйста, назови её. Дракон растерялся, приподняв брови. Постояв, как вкопанный, он вернулся обратно, встав у кровати. Посмотрел на Любу. Хмыкнув, он перевёл взгляд на меня. - Когда я учил русский язык, мне попалось одно словцо. Оно мне очень понравилось. В том числе и его смысл. Мания, - произнёс он на моём родном, - похоже на ласковое прозвище, правда?[73] Оно ведь обозначает очень сильную тягу к чему-то, неконтролируемую одержимость, это так? - Да, что-то вроде этого. - И, в какой-то степени, с точки зрения психиатрии, оно синонимично любви, не так ли? – довольно просиял Джиён. Ком, застывший во мне после поцелуя и от предвкушения прощания, немного рассосался. - Ты неисправим… - Даже не представляешь себе насколько! На английском это слово по звучанию напоминает «деньги»[74], очень приятное благозвучие. - То есть, с одной стороны – с моей, наша дочь плод любви, а с другой – с