Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

твоей, плод нездоровой мании? - Двух, если ты помнишь. У каждого из нас была своя. И я бы мог поспорить, что в этой жизни длится дольше и решает сильнее, некая любовь или очевидная для любого специалиста-медика мания. Что проходит само, что нужно лечить и лечится ли оно? Как бы то ни было… - Джиён указал подбородком на спящую Любу. – Мне кажется, ей это очень пойдёт. - Мани. Мания, - повторила я, удивляясь, как не замечала раньше, что слово действительно похоже на элегантное женское имя, вроде Амалия, Дария (одна из полных версий моего имени). – Красиво. Ты… даже не подержишь её? – робко спросила я, заметив, как Джиён завёл руки за спину, когда подошёл обратно. - Не думаю, что стоит это делать. Разве ты собираешься ей говорить, кто её настоящий отец? - Нет, - почему-то устыдилась я своего решения, которое вроде бы казалось логичным. До этого вопроса. – Но она же не запомнит то, что происходит сейчас… - Она – нет, - улыбнулся Джиён, и от той интонации, с которой он это сказал, у меня опять всё внутри стало переворачиваться, опять слёзы стали подбираться к глазам. Будто чувствуя моё состояние, Дракон наклонился и затяжно поцеловал меня в щёку, теперь уже точно в последний раз. Невыветриваемый из памяти запах его сигарет закружил мне голову. – Прощай, Даша. Береги нашу Любовь. И меня настолько разорвали внутри эмоции, что я так и не смогла разобраться, даже спустя часы, дни, и месяцы, на каком языке он это сказал, на моём или своём? Возникло ощущение, что это было произнесено на каком-то нашем, изобретенном в мыслях и не требующим слов, букв и звуков. Я просто знала, что он это сказал. Сказал и вышел, оставив меня, оставив себя во мне и меня в себе. Оставив мне нашу дочь, самое дорогое, что мог подарить мужчина. Но, несмотря на всё это, я испытывала боль, тоску и пустоту. Я испытывала желание поменять всё, переделать, бежать за Джиёном, просить остаться, умолять его передумать, забрать меня в Сингапур. Только усилием воли и под ношей на руках мне удалось усидеть на месте и не кинуться за ним с воем разбитого сердца. Потому что в душе я знала, что не прекрати мы этих отношений, и подобные ситуации будут вновь и вновь, они будут изводить и мучить, сталкивать нас, заставлять расходиться и сходиться, ждать, терпеть и плакать. Готова ли я к нескончаемым страданиям ради неких непередаваемых и сказочных вспышек счастья? Мгновениями казалось, что да, но потом я смотрела на дочь и одумывалась. Если бы я отвечала только за себя, я бы бросилась в омут с головой, променяв надёжный быт с Сынри на чёртовы сингапурские страсти. Но теперь я не имела на это права. Теперь я не принадлежала себе, и меня это устраивало. Мне всегда нравилось, что я кому-то нужна и мне кто-то нужен. Джиёна же это раздражало, его угнетала зависимость, которую он в себе изживал во всех видах. Его не затягивали даже наркотики, хотя, казалось бы, это химический процесс, с которым голова не в силах совладать, однако Дракон не был бы собой, если бы не опроверг подобное. Дракон выбрал не власть, он выбрал себя. Именно это всегда позволяло ему побеждать. Пока я хранила верность кому-то, он всегда хранил верность самому себе. И за это я продолжала его любить. Вопреки всему, несмотря ни на что. Сынхён и Тэян навестили меня тем же вечером снова. Я высказала им за скрытность, но без злобы, я не была рассержена, понимая, что ничего страшного не произошло, Джиён хотел сделать сюрприз, какие любил делать, и попросил друзей попридержать информацию. Я умудрялась как-то владеть собой, не плакать, даже смеяться и непринужденно болтать с гостями. Мне приходилось учиться скрывать эмоции, ведь вскоре должен был вернуться Сынри, и я не могла выдать при нём всего, что здесь происходило. Что-то внутри, невесомая субстанция из мечты, раскаяния, надежды и обреченности кристаллизовалось, формируя застывший, неподвижный сгусток, лишающий сил и радости. И только дочка заставляла меня дышать и воспринимать мир, через неё я продолжала жить. Тэян попрощался со мной и уехал, как я догадывалась, чтобы дать возможность Джиёну улететь так же незаметно, как он прибыл. Сынхён же остался ещё на несколько дней, как раз встретив меня с Настей и новорожденной после выписки, прокатившись со мной до Петухово и обомлев от того, что там увидел. И это ещё зимой всё выглядело более прилично! Не было видно мусора, раздолбанных дорог, не пахло по-деревенски (а это не всегда аромат ромашек и бабушкиных пирогов). Я представила Сынхёна родителям, Ване и бабушке с дедушкой, объяснив, что это очень добрый мой товарищ, который сильно помогал мне всё то время, что я пропадала. Его, разумеется, сразу заманили на чай с вареньем. Вокруг началась суматоха (если она вообще когда-нибудь прекращалась в нашем доме), мама спешно накрыла стол, и вместо чая образовался полноценный обед с кучей блюд на выбор. Это было одно из удивительных свойств бедных российских глубинок, жить, чем бог пошлёт, но при появлении гостей всегда за полчаса организовывать праздничный и сытный стол, будто где-то в сенях пряталась скатерть-самобранка. - У тебя восхитительная семья, - сделал мне комплемент Сынхён, вежливо отклоняя четвёртую бабушкину попытку накормить его плюшками. Я не удержала вздох, сорвавшийся невольно, на что он отвлеченно пробормотал: - Перед тем, как приехать сюда, я навестил родителей. Конечно, всё было тише и скромнее. - Ты знаешь, о чём я подумала. Сынхён, тебе всего лишь тридцать шесть лет… - Тридцать семь. В Корее уже считается, что тридцать семь. - Да какая разница! Ну, хорошо, ладно Джи… - у меня ёкнуло от его упоминания, но я всё же продолжила: - Ему реально круто самому по себе. А ты? Ты в этом похож на меня, тебе кто-то нужен. - У меня есть Джи, - посмеялся бархатисто он, – и мне плевать, что он думает на мой счёт. И вообще, ты же воспитанная девочка, нельзя лезть с советами в чужую личную жизнь. - Я тебе чужая, да? – невинно похлопала я глазами, извиняясь и требуя себе право лезть к нему и дальше. Если бы не моя горькая судьбинушка, он бы спивался до сих пор. Я считала себя ответственной в какой-то мере за изменения. В зале раздался плач Любы, и я